"Жизнь, ты с целью мне дана!" (Пирогов) (очерк)

Знакомые толковали ему про найм квартиры, обои и меблировку, про кухарку и горничную, он согласно кивал, просил помочь, мысли его не тем были заняты: он сочинял адресованное к невесте письмо-трактат. Он спешил без обиняков рассказать ей о себе: "Вот каков я был, вот что я делал, вот как я мыслил!" Странно: при его любознательности, при постоянном его стремлении к уяснению истины он словно бы и не задавался целью понять — а она-то какова, что делала, о чем думала. Он объяснял ей, как устроить будущее счастье: "Супружеское счастье человека образованного и с чувством тогда только может быть совершенно, когда жена вполне разгадает и поймет его", — он писал о своем семейном счастье, искренно веря, что, коли он будет счастлив, ее счастье само собой приложится. Странно: он все умел схватывать с разных и противоположных точек зрения, а тут в голову не пришло, что для настоящего-то счастья и ему нужно понимать и разгадывать. "Наука составляла с самых юных лет идеал мой; истина, составляющая основу науки, соделалась высокою целию, к достижению которой я стремился беспрестанно…" — его избранница должна стать поверенной этих высоких дум и дел. Странно: в науке своей, идя к цели, он малой клеточки не оставлял без внимания, а тут будто и не приметил, что у нее могут, должны быть свои дела и думы. Всего же удивительнее, что длинные назидания сочиняются в пору этой сладкой, первой в жизни любви. Ведь о том, что любил, что в тот месяц впервые пожелал бессмертия, и не что другое — эту любовь боялся со смертью потерять, он сорок лет спустя, стариком вспомнит, когда над многим, что думал, делал и пережил, смеялся и посмеивался. И как по-своему замечательно, что стариковские его записки обрываются — смертью оборваны! — именно на этом месте, на строке о жажде бессмертия ради вечной любви!..

Но после торопливого, непышного венчания, в первые недели вдвоем он беспокоен и раздражителен. Он признавался с пугающей откровенностью: "Вообще все, что выводит меня из обыкновенного круга моих занятий, действует на меня не совсем благоприятно". Это про медовый месяц.

Ему было некогда — великие дела ждали его. Где ему разгадывать молчаливую, несуетно приветливую Екатерину Дмитриевну! Он быстро и уверенно помогал ей строить семейное счастье по его плану. Он попросту запер ее в четырех стенах нанятой и по советам знакомых, обставленной квартиры: в театр не возил, потому что допоздна пропадал в театре анатомическом, на балы с ней не ездил, потому что балы безделье, да и одна мысль, что жена пойдет выделывать ногами, его ужасала, отбирал у нее романы и подсовывал ей взамен ученые журналы, потому что это поможет ей. понять его направление, он ревниво отстранял ее от подруг, потому что она должна была всецело принадлежать ему, как он всецело принадлежит науке. Он хотел один заменить ей все: дело, думы, людей. А женщине, наверно, было слишком много и слишком мало одного великого Пирогова.

Екатерина Дмитриевна умерла на четвертом году супружества, оставив Пирогову двух сыновей: второй стоил ей жизни. Она умерла в январе — еще не успели убрать елку, устроенную для старшего мальчика: темное пахучее дерево стояло посреди гостиной, окутанное серебряной бахромой, огоньки свечей вздрагивали медными грошиками.

Из рапорта профессора Пирогова: "Расстроенное мое здоровье, требующее по крайней мере полугодичного спокойствия и перемены места, заставляет меня переменить весь род моей службы…"

Но в тяжкие для него дни горя и отчаяния высочайше утвержден его проект Анатомического института. "В вечерние часы, — вспоминал современник, — вся эта огромная комната, переполненная трупами во всех положениях и видах, окруженными массами студентов, одетых в черные клеенчатые фартуки, при тусклом освещении и копоти масляных ламп, окутанная облаками табачного дыма, производила странное впечатление, напоминая собою скорее картину пещеры из дантовского ада, чем место для научных исследований". Но это было место для научных исследований — первый в мире Анатомический институт! И когда Пирогов, ко всем должностям которого прибавилась еще одна, тоже, кажется, прежде неслыханная — "директор анатомических работ", когда Пирогов входил в эту адскую пещеру, он чувствовал, как горе понемногу отлетает, и боль в душе унимается, и где-то в самом уголке ее тихо оживают надежды.

Страница истории