Жизнь Шаляпина. Триумф

– Она действительно очень мила, – благодушно заметил Шаляпин.

– Да и молода к тому же, – согласился Теляковский. – Но Бенуа – молодец, хорошо поработал, я дал ему полную самостоятельность. И результат очевиден, ломаем традиции. Думаю, успех обеспечен; Ершов в роли Зигфира, Литвин – Брунгильда просто великолепны. Но чуть было все не сорвалось из-за вашего любимца – Константина Коровина.

– А разве и он занят в этой постановке? – удивился Шаляпин.

– Бенуа, не доверяя своему малому опыту, попросил Коровина со своими помощниками написать декорации по его эскизам. Коровин заверил Бенуа, что отнесется к его просьбе с величайшим вниманием. «Тебе, Шура, – рассказывал мне Александр Николаевич, – и в Москву нечего приезжать, мы все напишем тютелька в тютельку по твоим эскизам и прямо доставим к сроку в Петербург».

– И конечно, не успел? Уж слишком много у него заказов…

– Успеть-то успел, но если б вы видели, как удручен был этой работой Бенуа.

– Скорее всего, Костенька и не дотрагивался до этих декораций, доверившись своим помощникам. – Шаляпин хорошо знал своего друга.

– Александр Николаевич прямо сказал, что Коровин подвел его, вряд ли дал себе труд даже следить за тем, как исполняют декорации «Гибели богов». Огорченный Бенуа просил меня дать ему время, чтобы исправить хотя бы самые грубые недочеты. Вроде бы успевает поправить, но уж очень раздосадован Александр Николаевич, недоволен своей работой, слишком много, говорит, мелких ненужных подробностей, тогда как этой постановке требуется величайшая простота.

– Никак не могу разобраться в этой группе художников, которые принадлежат к журналу «Мир искусства». Стасов обвиняет их в декадентстве, а мои друзья Костенька Коровин и Валентин Серов поддерживают с ними постоянную дружбу, выставляют вместе с ними свои картины. Не пойму и другого: выходит книжка того же Александра Бенуа «История русской живописи в XIX веке», в которой много субъективного, может, и ошибочного, а его друг Сергей Дягилев в очень деликатной форме, в сущности, отрицает все его оценки как «стариков», так и молодых современных художников. Помните, так прямо и говорит: у Стасова русская живопись началась с Верещагина, Крамского и Шишкина и вообще с истории передвижников, у Бенуа она начинается с Серова, Коровина и Левитана или с возникновения «Мира искусства». Какое невероятное, необъяснимое и неожиданное совпадение! И ведь прав Сергей Дягилев: действительно, можно ли сокрушать Репина и восхвалять золотые руки Бакста, которого, в сущности, мы и не знаем как художника. Может, Бенуа заглядывает вперед, опережает время, но зачем же так писать историю русской живописи. И Репин не закончил еще свой путь, а Бакст только начинает и как еще развернется…

– Бакст – талантливый художник, я в этом убедился, пригласив его оформлять «Фею кукол» для Эрмитажного театра и «Ипполита» для Александрийской сцены, но человек он с чудинкой: представляете себе балет «Фея кукол»? Очень удачные декорации он создал. И все прошло бы великолепно, если б Бакст не выкинул одну штуку. Представляете, взвивается занавес на генеральной в Эрмитажном театре, и на декорации среди всяких паяцев, кукол, барабанов, мячей, тележек и прочих игрушек пришит к общей падуге портрет женщины, которую сразу же многие узнали, – это была дочь Третьякова Любовь Павловна, в своем модном парижском платье и в своей огромной черной шляпе, прямо как хозяйка этой игрушечной лавки. Если б вы видели и слышали, как смеялся Сергей Сергеевич Боткин, женатый на ее сестре, он все приговаривал: «Люба-то, Люба-то висит! Он подвесил ее под потолок! Ха-ха-ха. И ведь как похожа!» А на следующий день большое впечатление произвела эта чудаческая выходка художника на зрителей, а самые высокопоставленные все время спрашивали у меня: «Кто такая?» Пришлось рассказывать, что Бакст влюбился в эту даму и нарисовал ее портрет, а она не возражала против того, что ее таким образом выставили всем напоказ.

– Может, она в этом увидела особый знак преклонения? – рассмеялся Шаляпин.

– Кто ж вас поймет, художников и артистов, вы – народ особый.