Жизнь Шаляпина. Триумф

Как горько сожалел он, что растаскивают его картины… Стоило ему заболеть и лечь в больницу, стоило ему от безделья взять кисть в руки и писать этюды с чего попало на глаза, как пришедший на осмотр знаменитый доктор тут же небрежно бросил: «Ишь, сколько накатал» и забрал с собой несколько этюдов, как какую-то мелочишку, не важную для художника, который, дескать, еще «накатает»… А сам за визит берет не менее 50 рублей… Жаловался Костя, как однажды он попал в больницу в Севастополе, попросил принести кисти и краски, стал писать из окна… «А знаешь ли, – вспомнил Шаляпин еще один рассказ Коровина, – мне запретили в Севастополе заниматься живописью; нет, не доктора, а просто я спросил позволения у властей писать, а мне ответили: нельзя – военное время, честное слово. А мне так нравится – строго у нас. Хорошо… Я теперь больше ничего не буду спрашивать, уж очень строго все. И писать больше не буду картин, ну их к черту… Но все же не утерпел и снова взялся за кисти… И кто бы, ты думал, достал мне разрешение? Еврей Якобсон, музыкант, пианист, вольноопределяющийся. «Вам, господин Коровин, разрешение сделано, завтра будет». И действительно, я получил его. И потом все хлопал меня по плечу и говорил: «Ничего, мы устроим, вы же знаменитый художник, но они же ничего не понимают»… Как это странно все… Севастополь – огромный город. Масса евреев, греков, татар, поляков, разных племен вообще. Получает разрешение малоизвестный художник Ганзен. Разве непременно нужно иметь немецкую фамилию, чтобы получить разрешение? Наконец, подумай: у меня аттестат начальника Московского военного округа и министерства двора. Живопись – моя профессия, я академик, старший профессор школы. Краски, кисти, палитра, холст лежат у меня на столе… А писать не могу – запрещено, жди разрешения, которое достает Якобсон… Все у меня есть, но только фамилия, к сожалению, русская…» И столько неподдельной горечи слышалось в голосе Коровина, что Шаляпин готов был поверить в его сожаление, но увидал его ироническую улыбку и успокоился… А ведь он действительно тяжко болен. Стоило ему пройти сто шагов, как в сердце чувствовал боль, задыхался, немели ноги… А перед этим успел купить автомобиль, чтобы из него писать; а писать из автомобиля, оказалось, некогда, к тому же он испортился, стерлись зубцы, пришлось продавать… Действительно: век живи – век учись… Но не так уж просты наши отношения, думал Шаляпин.