Благоприятный климат, горный, чистый до прозрачности воздух, целительные воды, тишина, покой – уже ничто не могло спасти великого князя: в августе 1899 года наследник-цесаревич скончался. В предчувствии неотвратимого Георгий Александрович на свои средства построил в Абастумане храм в честь великого русского ратоборца Александра Невского и попросил великого князя Георгия Михайловича порекомендовать художника для росписи его. Георгий Михайлович, естественно, обратился к вице-президенту Академии художеств графу Толстому, который тут же дал телеграмму художнику Нестерову: «Можно ли обратиться к Вам с просьбой расписать церковь на Кавказе. Подробно почтой. Граф Толстой».
И вот уже больше четырех лет Михаил Васильевич словно прикован к этому месту. Конечно, зимой он жил в Киеве, где училась его дочь Ольга, за эти годы он побывал в Москве и Петербурге, в Нижнем Новгороде и Уфе, на Соловках и в Ялте, но, где бы он ни был, какие бы этюды ни рисовал, какие бы новые замыслы ни одолевали его, он все время мысленно возвращался к Абастуману – к храму, в который уже вложено столько сил и столько сделано, но дел было еще невпроворот. И Абастуман опостылел ему: его тянуло к северным пейзажам, к родной русской природе, а тут все – чужое…
Михаил Васильевич вновь и вновь придирчиво вглядывается в новый этюд картины. Неподвижно устремлен его взгляд. Кончик кисти оказался во рту, краска еще не высохла от только что нанесенного мазка… Не удавался на картине юноша, с которым он недавно познакомился в Соловках, особенно глаза, полные изумления от непереносимого страдания. Бледный, болезненный, с белыми губами, похожий на хищную птицу, этот мальчик поразил Нестерова своим страдальческим выражением лица. Потом только художник узнал, что мальчика съедает беспощадный недуг… Мальчик оказался в толпе стариков, старух, молодых женщин, идущих в поисках правды на земле…
«Да, люди, измученные печалью, страстями и грехом, с наивным упованием ищут забвения в божественной «поэзии христианства», – задумался Нестеров. – Сколько уж людей побывало на моей картине, приходят один за другим, наполняя собой живой уголок родной природы, все они ждут, как и многие люди, своего счастья, своего утешения и покоя, а потом начинаешь понимать, что для такой картины, для такого замысла нужны совсем иные люди, с иными лицами и характерами, и эти люди исчезают с полотна. Появляются другие… В картине «Святая Русь» хорошо было б показать Шаляпиных, Горьких, Малявиных, их гениальность и широту натуры, но, слава Богу, вовремя почувствовал, что для такой картины они не годятся. На пространстве пяти аршин изображено двадцать фигур, четыре святых и шестнадцать мужчин и женщин, грешных и праведных, Шаляпиных и не Шаляпиных, пусть зритель сам разбирается, кто из них гений, а кто обычный грешный человек, которому тоже нужна в жизни какая-то утеха. Ведь хотел даже Достоевского втиснуть в эту картину. Хорошо, что одумался. А портрет Горького уже написал, но и от этого пришлось отказаться… Стоит кого-нибудь из них поставить в эту толпу бредущих к монастырю, где стар и млад со всей земли, тут и всяческие калеки, и могучие духовным здоровьем старцы, – эти люди ищут своего Бога, ищут веры, идеала, а навстречу толпе, стоящей у врат монастыря, выходит светлый, благой и добрый Христос с предстоящими ему святителями: Николаем, Сергием и Георгием… Ну можно ли себе представить Шаляпина, Горького, Достоевского в этой толпе молящихся и скорбящих? Нет, конечно! Получилась бы явная нелепица…»
Нестеров вот уже больше трех лет писал и переписывал «Святую Русь», в прошлом году выставил ее для обозрения друзьям и знакомым. Казалось, что картина готова, но художник вновь и вновь переделывал ее, убирал одних персонажей и заменял их другими, более подходящими для воплощения своего замысла.
«Быть может, отказаться от мальчика? Форма глаз его вроде бы удалась, но вот выражение глаз… Никак не передам неповторимость этого взгляда, кажется, вижу, а берешься за кисть – и сразу ускользает взгляд, кисть становится непослушной. Ох, как мучительно сознание бессилия своего передать увиденное, запечатленное в памяти…»
И в натуре было что-то неуловимое, то ли игра света и окружающая их природа, совсем иная, чем здесь, но в этюде удалось запечатлеть этот взгляд, а тут… Как передать этот взгляд, в котором боль, страдание, мольба, надежда, удивление и стоическое терпение. А у художника – только натянутый холст, кисти да растертые краски, которые нужно накладывать одна на другую до тех пор, пока лицо не станет живым… Вот и весь арсенал изобразительных средств, которыми располагает художник. А может, форма глаз зависит от формы носа, губ, подбородка? Все это элементарные законы пропорций на полотне, но как же трудно в каждом отдельном случае все эти элементы воплотить…