Жизнь с призраками

Я смотрю на тарелку, заполненную салатом из осьминогов, только что принесенную и поставленную передо мной фавном. Розоватые кусочки мяса, овощи, и все это полито уксусом и оливковым маслом. Когда я пробую первый кусочек, то нёбо ощущает вкус той самой забытой нежности, что исчезла из моей жизни много веков назад, это не оговорка, наверное, с момента еще первого прихода в этот мир мне не было так уютно, нежно и хорошо, как сейчас.

— Был, — отвечаю я, — она ушла, этому уже много лет.

— А дети? — продолжает Дениз.

Я смотрю на нее и вижу, что в глазах у нее печаль.

«Интересно, какие бы у нас могли быть дети?» — думаю я, понимая, что об этом ее никогда не спрошу.

— Мне бы хотелось детей, — говорит она, — может, и будут!

А потом вдруг начинает читать стихи. Это даже не турецкий, ее язык я уже начал немного понимать. Тягучие слова скатываются с ее язык одно за другим, я смотрю на ее полные губы, которые шевелятся так, будто произносят то ли молитву, то ли заклинание. Внезапно до меня начинает доходить смысл тех слов, что я слышу сейчас. Без перевода, он не нужен, я могу повторить каждое четверостишие вслед за Дениз, с той же певучей, пришедшей из иного мира интонацией, но я молчу, не перебиваю ее, и лишь когда доходит черед до последней строфы, то подхватываю ее и произношу, но уже по-русски, вместе с ней:

Какие чувства без тебя пробудит
Подлунный мир от края и до края?
Но если и в раю тебя не будет —
Не нужно рая.

— Ваши цари писали стихи? — вдруг спрашивает, немного помолчав, Дениз.

Фавн уносит пустые тарелки из-под салата с осьминогами и обещает, что сейчас мы насладимся сказочным блюдом из креветок, таких больших ловят только здесь, в районе Гюмюшлюка.

— Не знаю, — честно отвечаю я.

— А наши султаны писали, это вот одно из лучших у Сулеймана Кануни, я его с детства знаю.

Солнце скрылось, пора бы фавну зажечь свечи.

Мы допиваем вино, от креветок давно осталась лишь кучка мусора.

— Я сама проверю счет, — говорит Дениз, — чтобы тебя не обманули.

— Почему ты не захотела рыбы? — спрашиваю я.

Она не отвечает, только улыбается, ставит на стол пустую чашку из-под кофе и начинает красить губы.

У меня сжимается сердце.

Вот сейчас мы поедем обратно, и весь этот день станет прошлым. Как череда других, иногда не таких счастливых, временами же наполненных жизнью до краев. Но сегодня день особенный, хотя ничего вроде бы и не произошло.

Просто я провел его с женщиной, которую люблю. Или хочу полюбить. Не знаю. Мы с ней как те два путника, что идут вместе по одной дороге, но никак не могут оказаться рядом, между ними стена, и ни дверей, ни ворот поблизости.

Я плачу по счету, чаевые уже включены, фавн может быть спокоен и опять идти в свой лес, к нимфам.

Как там у Сулеймана Великолепного?

Мой верный друг, жизнь смысла не имеет.
 Любовь ушла. И нет былого лада.
 Так соловей в неволе петь не смеет,
 Лишенный сада.

Обратно мы едем в такси, Дениз склонила голову мне на плечо и задремала. Водитель даже выключил музыку, хотя для местных таксистов это нарушение устойчивого миропорядка. Я опять обнимал ее за плечи, прекрасно понимая, что больше это в моей жизни не повторится.

Нельзя зависнуть между двумя мирами, как невозможно одновременно жить в прошлом и настоящем. И как бы чудесно ни было проснуться завтра утром с Дениз в одной постели, этого не произойдет. Простит ли мне она отказ? Не знаю, но на ее вопрос, не зайду ли я к ней выпить перед сном, отвечаю «нет», хотя один Бог ведает, как мне этого хочется.

22. Гечмиш олсун

На душе было тяжело. Я все-таки зашел не в ту дверь, да и вообще пошел не по той улице. Это, конечно, метафора, но жизнь и состоит из них. Любовь — метафора, ненависть — тоже. Иное дело, что так и тянет приплести сюда смерть, равно как ад и рай, только это ведь не так, все намного проще, без мистических завихрений и игры бесполезных слов, превращающихся в томительные картинки несуществующей реальности.

Опять вернулся хюзюн. Он накрыл собой Бодрум и окрестности, весь полуостров скрылся в липком мареве, будто прошел очередной пожар, что так часто бывают здесь в высокий сезон. Опалил вершины холмов, пожрал поросшие соснами взгорья, оставил мрачные пустоши после себя да хлопья сажи, что ветер понес в сторону отчего-то безмятежного моря.

Внезапно пошел дождь, неожиданный для этого времени года. Такое здесь случается раз в десять лет, говорят старожилы. Пошел ниоткуда, ни тучки не было на голубом летнем небе. Он смыл следы пожара, липкое марево исчезло, я стоял на набережной, промокший до нитки, а дождь и не думал заканчиваться, может, действительно наступил час, когда должны развернуться хляби небесные, и будет так лить еще сорок дней и ночей.