Жизнь с отцом

Тяжелая была поездка. Началось с того, что для меня не было места в экипаже. В поезде она всем была недовольна, говорила, что на нее мало обращают внимания. Если уходили из купе, жаловалась, что ее бросили как собаку.

В вагоне отец позвал меня и продиктовал мне следующую мысль:

"Как странно, что люди стыдятся своей нечистоплотности, трусости, низкого звания, но гнева не только не стыдятся, но радуются сами за себя, подхлестывают себя, усиливают его, считая его чем-то хорошим".

Не рассчитывая на то, что за нами вышлют лошадей, мы с Николаем Николаевичем вышли на предыдущей станции, где можно было нанять тележку, и уехали к Сереже. Родители проехали до следующей остановки. Когда мы приехали в Никольское, оказалось, что телеграммы брат не получил и старики сидят на станции Бастыево и ждут. За ними тотчас же были посланы лошади, но им пришлось ждать около пяти часов. Отец не скучал. Он съел овсянки, которую согрела ему мать, и пошел гулять. По дороге он встретил партию железнодорожных рабочих и с двенадцати до половины третьего проговорил с ними. В два часа рабочим надо было идти на работу, но они не могли оторваться и все говорили с отцом, забыв про свой послеобеденный отдых.

Пока мы ждали родителей в Никольском, я Тане и жене брата рассказывала, что у нас происходит дома. Я просила их помощи, говорила о том, что мы вдвоем с отцом несем непосильный крест и что старший брат и сестра должны помочь нам.

Таня советовала мне любить и прощать мать. И я в первый раз в жизни рассказала ей про свое тяжелое детство, про то, как невыносимо трудно мне с матерью.

Таня была на двадцать лет старше меня и помнила мать другой — молодой, спокойной.

Когда приехали родители, Таня долго говорила с матерью, но уговоры ее действовали плохо. Мам? оправдывала себя, обвиняла отца и всех окружающих. Отец измучился за эту поездку, да по правде сказать и я чувствовала себя совершенно разбитой. Но с матерью отец был по-прежнему кроток и терпелив.

За день до нашей поездки он потребовал, чтобы я принесла ему его последний рассказ, где героиня была выставлена в плохом свете. Он описал ее энергичной брюнеткой с черными глазами. Когда он вернул мне рассказ*, я заметила, что слово "брюнетка" зачеркнуто, а вместо него написано: "блондинка с голубыми глазами".

— А то мам? еще на свой счет примет! — сказал он.

27 июля отец записал у себя в дневнике: "Сумасшедшие всегда лучше, чем здоровые, достигают своих целей. Происходит это оттого, что для них нет никаких нравственных преград: ни стыда, ни правдивости, ни совести, ни даже страха".

Я очень надеялась на поездку к брату, я думала, что он вместе с сестрой помогут нам. Но мы с отцом возвращались в Ясную Поляну опять такие же беспомощные и одинокие.

По дороге отец выходил на станциях погулять, мать шла за ним.

— Нет уж, — говорила она, — я с тобой, я каждый раз буду выходить с тобой, а то ты на станции возьмешь да нарочно и останешься.

— Ах, Соня, — с горечью говорил отец, — ведь это стеснительно.

— Нет, нет, я только буду следить за тобой, куда ты, туда и я.

В Скуратове, где поезд стоял десять минут, отец вышел, мать за ним. Вдруг она хватилась, что с ней нет мешка.

— Украли, украли мешок, — нервно вскрикнула она. — Нарочно сдавили нас и украли.

На платформе было много публики, столпившейся, чтобы посмотреть на Толстого. Все с недоумением оглядывались на мать. Мешок оказался в поезде, в купе.

Мы приехали в Ясную Поляну в час ночи, во втором часу отец заснул. Мать вошла к нему в спальню и разбудила его. Около пяти часов утра он заснул вторично. Утром она опять разбудила его.

— Мам? что ты делаешь, — сказала я ей, узнав от отца, что она не давала ему спать, — ты погубишь его!

Она сконфузилась.

— Да, — сказала она, — я сама огорчилась, я не думала, что он спал.

От свидания с Таней у матери осталось тяжелое впечатление, она боялась ее приезда, говорила о том, что в Ясной Поляне опасные желудочные заболевания, что нельзя сюда привозить маленькую Танечку.

— А как бедная Танечка поглупела, — говорила мам? Варваре Михайловне. — От ее разговоров у меня осталось кошмарное впечатление.

Так шел день за днем. Сначала как будто требования и упреки матери были довольно расплывчаты, затем они сделались более определенными. Первое требование ее было, чтобы отец отдал ей дневники; второе, чтобы он перестал видеться с Чертковым.

С дневниками положение было тяжелое. После того, как отец подписал в Крекшине завещание, по которому он отдавал все свои сочинения на общее пользование, он отметил это событие у себя в дневнике, совершенно забыв о том, что его может прочитать мать. Теперь, получив дневники, она бы не успокоилась, а снова начала бы мучить отца просьбой уничтожить завещание. Мы с Чертковым очень боялись, что отец согласится дать матери дневники.

Второго июля, как только отец пришел к завтраку, мать принесла показать ему письмо, которое она написала Черткову с просьбой отдать ей дневники. "Сделайте это, — писала она, — чтобы Лев Николаевич мог спокойно жить".

— Хорошо я написала, Левочка?

— Нет, очень плохо.

— Почему же плохо?