Жизнь с отцом

Отец не только занимался с ребятами религиозно-нравственными вопросами, он постоянно задумывался о моральном воспитании детей вообще. Написав "Учение Христа, изложенное для детей", он решил составить "Детский Круг Чтения", и на своих ребятах примеривал, какие мысли могли быть наиболее им понятны:

"Зачем живешь? Чтобы быть счастливым. Как быть счастливым? Чтобы все, живя так, были счастливы", — писал он в дневник.

Все нечистое, дурное в детях ужасно огорчало отца. Помню, пришел он с прогулки расстроенный, взволнованный, лицо его потемнело, осунулось. Я думала, что он заболел.

— Ведь это ужас какой-то! — воскликнул он. — Ужас! Я иду, утро такое чудесное, птицы поют, запах клевера… И вдруг скверные, бессмысленные ругательства! Подхожу ближе… За акацией сидят маленькие ребята, лошадей стерегут и так скверно, грязно ругаются и курят. Я заплакал… Я сказал им, что это нехорошо. Ну, да этим разве поможешь?

Мать скептически относилась к занятиям отца.

— У Льва Николаевича новое увлечение, — говорила она снисходительно, задалбливает с ребятами какие-то христианские истины. Они повторяют наизусть, как попугаи, а он уверен, что у них что-нибудь останется.

А когда отец с восторгом рассказывал, как ребята прекрасно усваивают учение Христа, она говорила:

— Все равно все пьяницами и ворами будут.

Отец умолкал.

В то время мать увлекалась новым делом — организацией хранилища для реликвий и рукописей отца. Все рукописи она перевезла в Московский Исторический музей и теперь продолжала с ревнивым увлечением собирать все, что только находила в шкафах, в старых диванах и ящиках.

В людях, окружавших отца, мать подозревала корыстные замыслы и изо всех сил старалась оградить интересы семьи. Она сердилась на Сергеенко, собиравшегося издать хрестоматию из сочинений отца и не только отказала ему, но написала письмо в газеты, где подтверждала свои права на издания сочинений до 80-го года.

Отец ходил мрачнее тучи, стараясь не слушать разговоров о внуках, которые пойдут по миру, о рукописях, которые он желал бы все отдать Черткову…

— Лев Николаевич не в духе сегодня, — говорила мать, — это всегда у него бывает, когда печень не в порядке.

Она не понимала, что отца расстраивали разговоры об издании.

В январе 1908 года в Ясную Поляну приехал Сергей Иванович Танеев. Вечером собрались у меня в комнате: Танеев, старушка Шмидт, мам? Варвара Михайловна*. Мам? была оживлена, большие глаза горели, все движения ее были нервны, неуверенны. Мне казалось, что она придавала странное, преувеличенное значение всему, что говорила. Мария Александровна, как всегда, старалась все сгладить, не замечая неприятного, фальшивого, подчеркивая все хорошее.

Я смотрела на Танеева. Он был как всегда весел, добродушно хихикал, не замечая напряженного состояния матери.

— Я поиграю вам, — сказал он, — хотите?

— Хотим, очень хотим! Пожалуйста! — ответили мы все хором.

Не помню, что играл Сергей Иванович, только помню, что, когда он заиграл "Песню без слов" Мендельсона, мам? вдруг неожиданно громко зарыдала.

Танеев встал из-за фортепиано и ходил по комнате, потирая руки. Всем было неловко. Только Мария Александровна сочувственно воскликнула:

— Душенька, Софья Александровна! Что это с вами?

Я смотрела на мать. Голова ее тряслась. Несмотря на черные волосы, на прекрасный цвет лица, она была старухой, ей было шестьдесят три года. Мне стало ее бесконечно жалко, и чувство это, смешанное с чувством неловкости, было невыносимо тяжело. Резким движением я встала.

— Спасибо, Сергей Иванович, — сказала я. — Пойдемте наверх!

В феврале Сергей Иванович снова приехал. Отец всегда был с ним преувеличенно ласков и любезен, играл в шахматы, слушал его музыку, восхищался ею, рассказывал ему про свои работы.

В этот раз одновременно с Танеевым у нас гостила Софья Александровна Стахович. Я любила ее. Веселая, остроумная, прекрасный знаток литературы, она всегда вносила оживление в наш дом. Учения отца она не понимала и не сочувствовала ему, но не было, кажется, больших ценителей его художественных произведений, чем Стаховичи. "Войну и мир" Софья Александровна знала почти наизусть.

Помню случай, который всех нас очень насмешил. Софья Александровна в зале читала вслух отрывок из "Войны и мира". Отец вошел в залу и остановился в дверях, заткнув как всегда руки за пояс. Когда Софья Александровна замолчала, отец спросил:

— Что это вы читали? Недурно написано!

— Неужели вы не узнаете, это же "Война и мир", — воскликнула Софья Александровна.

— А-а! — отец разочарованно махнул рукой и вышел из комнаты.

В этот свой приезд Софья Александровна как всегда всех развеселила. Днем поехали кататься. В первых санях я за кучера везла Танеева. Он радовался, как ребенок, хохотал и на ухабах, не стараясь удерживать равновесие, как куль валился в снег.

— Это бог знает что такое! — кричала мне Софья Александровна с задних саней. — Ты, Саша, совегшенно не умеешь пгавить!

— Тпрру! — закричала я, натягивая вожжи. — Вы меня оскорбили, Софья Александровна! Садитесь, пожалуйста, на мое место за кучера!