Бентли Литтл
Жизнь с отцом
Шари никогда не видела рабочий унитаз. Ситуация изменится – в следующем году
она должна пойти в детский сад, и я уверена, что у них есть нормальные уборные. Но пока
она знакома только с нашими туалетами. Или емкостями, которые были ими, пока Отец не
превратил их в стационарные контейнеры для хранения соевых кур.
Я не знаю, почему подумала об этом. Наверно, потому что сейчас Шари присела над
емкостью для биологических отходов, в которые Отец заставляет нас мочиться. Для нас
предусмотрены 2 емкости. Голубая – для мочи, красная – для экскрементов.
Я не знаю, как Шари справится в школе. Как по мне, она несколько медлительная.
Отец никогда ничего не говорил, но я знаю, что он тоже это заметил. Шари не
воспринимает действительность так, как должна, или так, как это делала я. Ей
исполнилось 3 года, когда она смогла понять разницу между красной и голубой емкостью.
В 4 года она сказала свое первое слово.
Иногда мне хочется сказать отцу, что, возможно, его семя не стоит использовать
повторно, в нем может иметься дефект. Взгляни на Шари, хочу сказать я, взгляни на
Зверюшек. Но, я люблю Шари и их тоже. Я не хочу ранить чувства ни одного из них. Я
также не хочу злить Отца. Поэтому я и молчу.
Месячные у меня закончились несколько дней назад, и я должна постирать
прокладки в недельной воде после мытья, а потом полить ней растительность во дворе. Но
мысли о собственной крови вызывают у меня тошноту, так что я не могу заставить себя
сделать это. Прокладки хранились под матрасом, и завтра я планирую набить ими белье и
принести в школу. Здесь я выброшу их в женском туалете, как делают все.
Чувствую злость и отвращение. Надеюсь, Отец не узнает о моем плане. Но он все
выяснит во время инвентаризации.
Я пыталась предложить Отцу отдавать мою старую одежду на благотворительность
или в Армию Спасения. Так мы могли бы вторично использовать ее, предлагая другим
людям. Я подсказала, что можно покупать мне ношенные брюки и рубашки в тех же
организациях. Так у меня бы появлялась новая одежда, и при этом мы бы не прерывали
цикл вторичной переработки. Но он не слышал. «Одежда, которая у нас есть, будет у нас
всегда», - говорил он, - «и только после нашей смерти она перейдет другим».
И он отрезал ткань, распарывал старые швы и перешивал наши вещи, делая новые
рубашки и штаны. В школу я ходила как клоун, регулярно подвергаясь насмешкам
одноклассников.
Возвращаясь домой, я кормила Зверюшек. Они располагаются в загоне, в центре
заднего двора. Их место обитания огораживает невысокий забор из переделанных
консервных банок и картона. Я кормлю питомцев остатками вчерашней трапезы,
смешанными с компостом из наших собственных экскриментов. Мне это кажется
неправильным, но Отец говорит, что наши тела не настолько эффективны, как могли бы
быть. И наши жидкие и твердые и жидкие отходы содержат неиспользованные
питательные вещества, которые и будут полностью переработаны Зверюшками.
Я стою за пределами их загона, наблюдая, как они кормятся и играют. Если отца
точно нет рядом, я беру на руки одного из питомцев. Их тела холодные, кожа склизкая, а
крылья – жесткие. Один раз я дала им иена и иногда даже пытаюсь звать по ним, но, к
своему стыду, не всегда могу понять, кто откликнулся. Как и остальные, я не могу
различить Зверюшек по виду.