Жизнь Пушкина. Том 2. 1824-1837

Ты все писал и сном не позабылся,
А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил…
Три раза в ночь злой враг меня будил.
Мне снилося, что лестница крутая…

Между описанием вещего сна и монологом Григория:

Как я люблю его спокойный вид,
Когда душой в минувшем погруженный,
Он летопись свою ведет… —

опять стихи о Татьяне:

Увы, Татьяна увядает,
Бледнеет, гаснет и молчит!
Ничто ее не занимает,
Ее души не шевелит…
Меня стесняет сожаленье;
Простите мне: я так люблю
Татьяну милую мою…

(Гл. IV. Стр. XXIV)

И тут же, на тех же страницах, черновой вариант монолога Григория, который по первому замыслу должен был говорить Пимен:

Борис, Борис. Престола ты достиг,
Исполнилось надменное желанье.
Вокруг тебя послушные рабы,
Все с трепетом твоей гордыне служит,
Но счастья нет в твоей душе преступной,
И ты забыл младенца кровь святую,
А в келии безвестное перо
Здесь на тебя донос безмолвный пишет;
И не уйдет злодейство от суда,
И на земле, как в вышних перед Богом.
Как быстро, как неясно
Минувшее проходит предо мной.
Давно ль оно неслось, событий полно,
Как океан, усеянный волнами,
И как теперь безмолвно, безмятежно.
Передо мной опять проходят люди,
Князья, враги и старые друзья,
Товарищи мои в пирах и битвах
И в сладостных семейственных беседах.
Как ласки их мне сладостны бывали,
Как живо жгли мне сердце их обиды.
Но где же их знакомый лик и голос,
И действия и страсти (мощные)
Немного слов доходит до меня,
Чуть-чуть их след ложится мягкой тенью…
И мне давно, давно пора за ними…

Эти страницы рукописи двадцать пять лет после смерти Пушкина были отчасти [19]описаны Анненковым: «Опять начинаются мятежные расспросы чернеца о дворе Иоанна, о его роскоши и битвах и раздается величавый голос инока, этот голос, который в тишине отшельнической кельи, ночью, звучит как умиротворенный благовест и как живое слово из далеких веков»:

Не сетуй, брат, что рано грешный свет
Покинул ты, что мало искушений
Послал тебе Всевышний. Верь ты мне:
Нас издали пленяет слава, роскошь
И женская лукавая любовь.
Я долго жил и многим насладился;
Но с той поры лишь ведаю блаженство,
Как в монастырь Господь меня привел…

На этом прерывается монолог Пимена. Набросав эти восемь вводных строк, Пушкин вместо того, чтобы приступить к страшной исповеди грозного царя, останавливается, делает какую-то внутреннюю паузу и занимается сантиментальным романом Ленского и Ольги:

Час от часу плененный боле
Красами Ольги молодой,
Владимир сладостной неволе
Предался полною душой…

(Гл. IV. Стр. XXV)

Мелодия стиха поет, точно старинный венский вальс. Улыбающаяся кудрявая головка Ольги, которую Пушкин тут же на полях нарисовал, может служить образцом для русской балерины в балете «Дунайский вальс».

Резкие смены тем в его черновиках показывают, что иногда и ему приходилось поджидать вдохновения. Вот как он сам об этом говорит в уже цитированном раньше черновом письме Раевскому:

«Вы меня спрашиваете, пишу ли я трагедию характеров или костюмов. Я выбрал самый легкий путь, но я постарался соединить оба рода. Я пишу и думаю. Большинство сцен требует только размышления. Когда я дохожу до сцены, требующей вдохновения, я жду или откладываю, это для меня совсем новая манера работы. Я чувствую, что душа моя созрела, я могу творить» (июль 1825 г.).