Жизнь Пушкина

Написанная Чулковым биография предельно концептуальна. Читатель волен принять или не принять эту концепцию, но он не может не признать, что религиозная идея стала звеном, объединившим все части повествования, выстроившим судьбу поэта в линию смены духовных ориентиров, высшей точкой которых стало убеждение, «что исторической необходимости соответствует какой-то космический закон, что в основе бытия заложена живая реальность».

Разрешение Главлита на публикацию текста, насыщенного такими идеями, в «Новом мире» действительно должно было показаться невероятным. «Весь этот год (1936-й. – М. М.) прошел для меня под знаком Пушкина, – записал Чулков в дневнике. – Каким-то чудом с мая месяца по декабрь публикуется моя работа. Но появится ли отдельной книгой – большой вопрос… Чем кончится эта моя борьба за Пушкина – не знаю». Но книга – вопреки мрачным прогнозам – все же вышла в 1938 году. Однако цензура буквально искромсала авторский текст, допустив к публикации лишь угодные ей «выбранные места». Так на свет появилось «искореженное и сокращенное непристойно»[6], по выражению автора, произведение.

Работал Чулков над этой книгой исключительно добросовестно. «…вожусь с Пушкиным, как китаец со своим полем – прилежно и благочестиво»[7], – иронизировал он над собственным усердием. Но зато был предельно серьезен, когда определял значение Пушкина для русской культуры и национального духа. «Почему Пушкин нам так дорог? Почему так высоко его ценим? – задавался он вопросом в своем дневнике. – Неужели потому, что в нем отразился «процесс движения русской жизни от «средневековья» к новому буржуазному обществу»?[8] Пусть так – но ведь отразился с «дворянской» точки зрения, по мнению этих истолкователей. Какой же нам толк от этого отражения? Значит, как ни уклоняйся от прямого ответа, а приходится признать, что в Пушкине было нечто, независимое от его дворянства, от его класса, даже от его эпохи. Вот как раз это нечто и есть высокое в его поэзии, то, что будет нужно и дорого «бесклассовому обществу». Какова же сущность его поэзии? Пушкин потому дорог нам, что он почувствовал мир как живое, цельное и положительное начало. Он за множественностью ущербного мира угадал его первооснову как плерому[9], как полноту наполняющего, все «во всем». Ни один русский поэт не дал такого утверждения бытия, как Пушкин. И это утверждение тем драгоценнее, что оно явилось у поэта не как наивное идиллическое приятие данности, а прошло через «горнило сомнений». Смысл духовной биографии (выделено мною. – М. М.) Пушкина заключается в том, что к середине 20-х годов примерно Пушкин решительно преодолел навязанную ему «проклятым», по его словам, воспитанием французскую цивилизацию и стал ревнителем органической культуры»[10].

Эту мысль Чулков еще более акцентировал в статье «Убийцы Пушкина», где поэт уже выступал как фигура, самим «фактом своего бытия доказывающая, что русская культура, независимая от прусского и австрийского руководства»[11], существует. Это было выношенное убеждение Чулкова, которое он начал пропагандировать еще в 1910-е годы, когда заявил: «Есть культура живая, и есть культура мертвая. Мы не забудем, какие сокровища подарила миру западноевропейская культура, но мы не станем мертвое называть живым. (…) Уже ищут иные художники монументального искусства и прилежно и пристально вглядываются в образцы византийской культуры и древневосточных культур. (…) У нас были Александр Иванов и Врубель. Их гении завещали нам правду искусства всенародного»[12]. Выразителем русского и одновременно всенародного искусства и хотел Чулков видеть Пушкина. И в своей книге он, анализируя произведения Пушкина, выступавшего защитником русской национальной культуры, предлагает читателю поразмыслить над соотношением национальных пристрастий и универсальной идеи, что звучит особенно актуально сегодня.

Делая Пушкина выразителем одновременно «национального» и «универсального» духа, Чулков, несомненно, несколько преувеличил опасность происков «темной международной реакции», «агентов австрийской политики» в русских министерствах и высшем свете (он имел в виду Министерство иностранных дел и салон Марии Дмитриевны Нессельроде), которые преследовали поэта и плели вокруг него заговор. Что делать? Чулков основной текст своей книги писал в 30-х годах в атмосфере всеобщей подозрительности, поэтому и духовная биография Пушкина стала своеобразной проекцией духовной жизни современного автору общества.