Жизнь после Жары (СИ)

Тассадар, шедший впереди всех, раздвинул руками тростниковые заросли и, выводя друзей к заливу, обернулся назад и снова ободряюще улыбнулся Оливе. У него была хорошая улыбка: искренняя и доброжелательная. Ветер трепал его чёрный брезентовый плащ и тёмно-русые волосы его, перемешивая их с пышными волнами кудрей идущей рядом Оливы. И вся окружающая её обстановка, так не похожая на Москву — морской залив, тростник, чайки, длинноволосый красивый парень в плаще, являющий контраст с двумя блондинами — Кузькой и Ярпеном, что шли позади — всё это представилось ей как кадр из голливудского фильма про молодых американцев-путешественников с Томом Крузом в главной роли.  

«С этими длинными волосами он реально похож на голливудского актёра… И ещё на кого-то, только вот на кого… — думала Олива, заворожённо глядя на него, — А какие потрясающие у него глаза... И улыбка красивая... Где ж ты раньше-то был...» 

— Нравится? — спросил Тассадар, когда они с Оливой остановились возле самого причала.  

— Очень…  

— Это одно из самых моих любимых мест здесь, — поделился он, — Я ведь, знаешь, тоже пишу иногда. Правда, в основном стихи…  

— Ты тоже поэт, как Ярпен?  

— Не совсем, — усмехнулся он, — Но здесь, на этом заливе, у меня родился один из последних моих стихов…  

— Прочти, — попросила Олива.  

И Тассадар, устремив в свинцовую даль залива свои прозрачные голубые глаза, начал читать, тихо и быстро, по-архангельски, глотая слоги:  

Умереть, чтобы вновь родиться,  

И родиться, чтобы не жить,  

И жизнью своей не напиться,  

И жизни другой не родить.  

Ветер правды в лицо мне ударил  

Ветер скорби мой пульс обнажил.  

Было то, во что я не верил,  

Потому что я жил и любил.  

Предан месяц с багряной луною  

Предан осени той листопад…  

Я не помню, что было со мною,  

Я не знаю, чему я был рад.  

Солнца луч проскочил по зеницам,  

Ослепив не на миг — навсегда.  

Краски мира исчезли как птица,  

Улетевшая вдруг в никуда.  

Мир слепых принимает сурово  

Всех, кто с умыслом входит в него…  

Или место твоё не готово,  

Или больше не жди ничего.  

Олива, не отрываясь, смотрела в его глаза и тонула в них. Говорят, что глаза — это зеркало души; и глаза Тассадара, синие и огромные, как этот залив, отражали, как в зеркале, его непростой внутренний мир, его тонкую и сложную душевную организацию, его возвышенный, пытливый ум.  

«Нет, такой человек не может полюбить меня, примитивную и приземлённую; он слишком возвышен и тонок, — невольно подумала Олива, — Он как будто с неба снизошёл, а я... я слишком обычная, чтобы постичь его сложную натуру, чтобы понять, чем он дышит. О нём мне лучше и не мечтать... Но, Боже, какое это счастье просто стоять рядом с ним и беседовать, глядя в глаза ему... Пять лет жизни за пять минут общения с ним...»

Глава 51

Летний световой день в приполярной полосе, где находился Архангельск с его областными портовыми городками, был почти бесконечен; в конце же июня и начале июля ночей не существовало вовсе. Солнце кружило по небу, уходя за горизонт лишь наполовину и вскоре поднимаясь снова; потом, на фазе начала убывания светового дня, солнце глубже опускалось в реку, крася золотым багрянцем её холодные воды, но где-то примерно через полчаса, не дав ещё остыть заре заката, загоралась другая, предвещающая начало нового дня, а значит, начало новых радостей, новых развлечений, новых приятных встреч.  

Никки и Олива не спеша возвращались домой после вечерней прогулки. Из Северодвинска они вернулись где-то час тому назад; парни, проводив их, разбрелись по своим домам, но девушкам перед сном захотелось ещё немного прогуляться.  

— Ну как, тебе понравилась поездка в Севск? — спросила Никки.  

— Супер! — восторженно отвечала Олива, — Особенно мне понравилось, как мы на каруселях катались, помнишь? Особенно на этой, как её…  

— На орбите, — подсказала Никки.  

— Да! Точно. На орбите, — Олива радостно заулыбалась, — Как она, значит, скорость-то стала набирать и высоту — ну, чую, душа в пятки ушла, хочу заверещать во всю глотку — а не могу, неудобно перед Тассадаром. Вижу — напротив Кузька тебя обнял, думаю – интересно, Тассадар меня обнимет или нет?..  

— Паша скромный, — заметила Никки, — Он бы сам ни за что не решился.  

— Ну и хорошо, что он скромный. Вон Салтыков у меня был нескромный — чё хорошего? Этому вообще ссы в глаза — всё Божья роса. А Тассадар… Боже, какой он красивый… Он мне стихи читал… А какие у него глаза бездонные…  

— Влюбись, тебе недолго.  

— Ну а ты разве в Кузьку не влюблена?  

— Да-а, — мечтательно произнесла Никки, — Мне с ним так теплооо….  

— Я поистине чувствую к Тассадару что-то необыкновенное! Он — принц, настоящий принц! Ну как тебе это объяснить…  

— Оля, не надо его идеализировать. Паша не принц.  

— Ну вот, опять ты… Нельзя и помечтать немножко. Нет у тебя никакой фантазии!  

— Ну мечтай, мечтай. Только не говори потом, что тебя не предупреждали.  

— Конечно, о таком парне, как он, мне лучше и не мечтать, — вздохнула Олива, — Но всё равно я так счастлива, что сегодняшний день был в моей жизни! Такое море позитива, что у меня аж рот болит от улыбки…