Жизнь после Жары (СИ)

В этот раз Оливе что-то нездоровилось. Её познабливало от недостатка сна, кофе вызывало тошноту. Она выключила компьютер и легла, но уснуть не удавалось. Какое-то странное напряжение охватило её. Не удавалось даже закрыть глаза: напряжение было слишком сильно, и она лежала, вперив открытые глаза в потолок, и как будто чего-то ждала, хотя чего именно — определить не могла.

Тинькнул телефон. Олива встрепенулась до последнего нерва. Она угадала, что это ни кто иной, как Салтыков: было по всем параметрам странно и неожиданно, что он, не писавший ей почти полгода и не собирающийся писать, вдруг ни с того ни с сего взял и написал, но Олива не удивилась: она поняла, что ждала всю ночь именно этого.  

«Мелкий, я тебя люблю!»  

Она опешила. С чего это он вдруг? Однако, быстро накатала ответ:

«Салтыков, ты чего, белены объелся, что ли? Какое «люблю»?»

Звонок не заставил себя долго ждать. Трек «Frog Machine» от Infected Mushrooms, поставленный специально на Салтыкова, ещё год назад, когда у него тоже на телефоне стояла эта мелодия, и он собственноручно перекачал её на телефон Оливы. Это было тем летом в Архангельске, когда Гладиатор обозвал Оливу и Салтыкова «парой Ктулху» и ржал над ними, что у них теперь даже телефоны звонят одинаково, и всякий раз, когда у кого-то из «Ктулху» звонит сотовый, оба синхронно бросаются искать свой телефон, и каждый думает, что звонят ему. У Салтыкова на дисплее телефона была фотография Оливы — та самая, где она с распущенными «каскадом» чёрно-каштановыми волосами, рваной чёлкой наискосок, как у Эмо, со стервозным милым личиком, красивая. Фотография была сделана в Москве у памятника Димитрову, в тот день, когда Салтыков делал Оливе предложение руки и сердца. Салтыков держал её у себя на телефоне как талисман. А потом ему всё это надоело, и через несколько месяцев он убрал с дисплея фотографию Оливы и заменил на своём телефоне мелодию звонка. Однако, Олива почему-то продолжала держать на своём сотовом ту же самую мелодию и теперь. 

— Ну, что тебе? — спокойно спросила она, взяв трубку. Спросила она это таким будничным голосом, как будто все эти полгода он каждый день звонил ей.

— Мелкий, ты не спишь?

— Идиотский вопрос, заданный в полпятого утра, — хмыкнула Олива, — Так что ты от меня хочешь?  

— Я хотел поговорить с тобой…  

— Я слушаю.  

В трубке повисла тишина.  

— Так о чём ты собирался со мной говорить? Я слушаю тебя, — бесстрастно повторила Олива.  

— Видишь ли, мелкий… Это не телефонный разговор…  

— А какой же? Граммофонный?  

— У тебя номер аськи остался тот же? — Салтыков пропустил ехидство Оливы мимо ушей, — Выйдешь сегодня вечером в сеть? Сможешь?  

— Нет, — отрубила Олива, — Если тебе что-то надо, говори сейчас.

— Это в двух словах не скажешь, — замялся Салтыков, — Мелкий, я напишу тебе в аську днём, хорошо?  

— Странно, зачем тут вообще нужна аська, — проворчала Олива, — Ну ладно, чёрт с тобой. Номер аськи у меня тот же.  

— Ну, вот и хорошо, мелкий. Значит, я тебе стукнусь сегодня. Договорились?  

— Как хочешь. Мне всё равно.  

— Ну, вот и договорились, — и Салтыков, закругляя разговор, тоном, каким обращаются к маленьким непослушным детям, заявил: — Я тебя люблю, мелкий. Слышишь меня?  

— Слышу, — безразлично произнесла Олива, — Ничего пооригинальнее придумать не мог? На меня уже эти сказки не действуют.  

Салтыков не стал спорить и просто прервал связь. Так он делал всегда, когда заканчивал разговор. И от собеседника не зависело ровным счётом ничего, чтобы оттянуть этот конец хотя бы на полминуты.

Глава 37

В седьмом часу утра из клуба вернулась Яна и, притворив за собою дверь, вошла в комнату. Она удивилась, увидев, что Олива лежит поверх одеяла и смотрит перед собой каким-то странным, мутно-блестящим взором. Глаза её были воспалены, щёки пылали нервными красными пятнами. «Неужели опять началось?» — тревожно подумала Яна, не зная, чем ещё объяснить странное состояние подруги.  

— Яна, — тихо позвала Олива, — Ты знаешь, он мне позвонил.  

— Позвонил?  

— Да.  

— И что?  

— Он сказал, что ему надо со мной поговорить. Сегодня. В аське.  

— Зачем?  

— Не знаю. Он не сказал.  

Яна молча сняла с себя джинсы и топик, облачилась в пижаму. Её волосы насквозь провоняли сигаретным дымом. Олива вспомнила запах сигарет Салтыкова, его кашель курильщика со стажем — и заплакала.  

— Ну вот… — проворчала Яна, — Чёрт бы его побрал. Что он от тебя хочет-то?  

— Не знаю!!! — Олива разрыдалась, — Но я чувствую, что это неспроста!  

— Ясен пень, неспроста. Однозначно ему что-то от тебя надо. Не любовь, — уточнила Яна, — А что-то другое.  

— Но что, что?! Господи!!! Он же мне всю душу вымотал! Зачем он меня мучает?! Я всю, всю ночь не спала! И сейчас… Мне так плохо…  

Олива заметалась по кровати, скидывая на пол одеяло. Красные пятна ещё резче обозначились на её бледном лице; воспалённые глаза стали ещё мутнее.  

— Э, да у тебя жар, — Яна дотронулась ладонью до её лба, — Заболела ты, дорогуша. Надо измерить температуру.  

Она сунула Оливе под мышку градусник, достала из аптечки Колдрекс, разбодяжила кипятком.  

— Пей без разговору.