Жизнь после Жары (СИ)

— Я дам тебе сверху десять процентов от стоимости, — горячо сказал он, и, видя, что звучит это неубедительно, поспешно добавил: — Пятнадцать!  

Нечаева, не глядя на него, отрицательно покачала головой.  

— Ну хорошо, двадцать! Двадцать процентов. Соглашайся, у тебя эти акции за столько никто не купит...  

— Но я не собираюсь продавать свои акции! — повторила она, и в голосе её появились металлические нотки.  

Салтыков, видя её непреклонность, сел на постели и нервно закурил.  

— Танюшка, ну зачем тебе этот контрольный пакет?  

— А тебе зачем? — парировала она.  

— Ну, как... Это же такая ответственность... Я...  

Нечаева отложила зеркальце в сторону, и, отыскав свою водолазку, принялась её натягивать.  

— Андрюш, я понимаю твоё стремление завладеть контрольным пакетом акций нашей компании, но своего решения менять не собираюсь. По-моему, мы уже давно обговорили наши с тобой условия. И ты на них пошёл. Сейчас что тебя не устраивает?  

Поняв, что с Нечаевой лебезить бесполезно, Салтыков сказал как есть:  

— Я мужик, и я хочу быть главным.  

Нечаева расхохоталась.  

— Ну-у, дорогой мой, здесь я тебе ничем помочь не могу. Я тебе не Олива там какая-нибудь. Уж извини.  

— При чём здесь Олива? — разозлился Салтыков.  

— А что тебя так заело? Может, ты уже жалеешь, что ушёл от неё ко мне? — Нечаева взяла у него из рук сигарету и глубоко затянулась, — Ну так возвращайся к ней. Я тебя не держу.  

— Я не собираюсь к ней возвращаться!  

— А почему нет? — продолжала издеваться Нечаева, — По-моему, вы с ней идеальная пара. С ней ты можешь сколько угодно включать мужика. Тебе ведь это так важно для самооценки...  

— Но я её не люблю. Я хочу быть с тобой!  

— Ну тогда ладно, — сказала она и шутливо нажала ему на кончик носа, — Но акции я тебе всё равно не продам. Даже и не надейся.

Глава 17

Огуречный рассол в стакане, вытянутый Оливой во время святочных гаданий в Архангельске, не только ей одной дал о себе знать. Пока она лила слёзы у себя в Москве по поводу своей неудавшейся судьбы, у многих её друзей началась в этом году какая-то повальная непруха в жизни. 

Гладиатор, сдав зимнюю сессию, опять возобновил свои тренировки, при том что ухитрялся ещё и работать на двух работах. После разрыва с Волковой он с головой ушёл в учёбу, в спорт, в зарабатывание денег, и взял на себя так много дел, что у него и минутки не оставалось свободной. Постоянная занятость, конечно, избавляла его от переживаний и скрадывала пустоту личной жизни, но в то же время она сильно выматывала его. Было трудно, иногда просто хотелось всё бросить к чёртовой бабушке, но не зря же Гладиатор носил такое громкое имя — оно просто обязывало его ни в коем случае не сдаваться и бороться до последнего. И он, сцепив зубы, боролся, несмотря на то, что спал от силы четыре часа в сутки и буквально валился с ног от чрезмерного напряжения и усталости. Олива часто говорила ему, что его беда в том, что он сам создаёт себе трудности, ставя перед собою ложные цели, которые в итоге не оправдывают затраченных средств. Но Гладиатор стоял на своём крепко — недаром же железный Арни с детства был его кумиром. Только переоценил он свои силы, свои возможности — ведь даже машина при чрезмерной эксплуатации даёт сбои, что уж говорить о живом человеке. Гладиатор не высыпался, из-за перегрузки не всегда справлялся со всеми своими делами, и поэтому стал нервным, дёрганным, злым как цербер. Проблемы нарастали как снежный ком, он боролся и устранял одни — тут же возникали другие. Кончилось всё тем, что ему запороли медкомиссию, вследствие чего не дали рабочую визу в Европу — психиатр нашёл отклонение.

— Мне б твои проблемы, — с затаённой злобой писала ему Олива в редких беседах по аське.

— Махнёмся? Не глядя, — мрачно шутил Гладиатор.

— Мне всё равно хуже, чем тебе. Тебя, Слав, как меня, через хуй не кидали...

— Откуда ты знаешь, кидали или нет. У меня ни сил, ни времени нет над этим запариваться. Да и не чувствую я ничего. Деперсонализация и дереализация, кажется, это называется...

— Это как? — не поняла Олива.

— Видишь всё в двухмерном изображении. Плоско. Как будто мир отдельно, а ты отдельно.