Жизнь после смерти

– Погодите, – прервал их запутавшийся я, – выходит, есть разные работы здесь. Кто-то встречает таких новеньких, а кто-то зачем-то возвращается на землю?

Женское общество, видимо, любило улыбаться, потому что снова вся троица поймала шутливые взгляды друг дружки. Смеются они надо мной? Вот же женщины! Они и после смерти – женщины.

– Ну, не только. Другое тоже есть, – сказала мне Таарья. – Но ты прав.

Я задумался. Хотел спросить, как вернуться назад, но почему-то промолчал. Отчего-то мне показалось, что мне рано знать ответ на этот вопрос.

Наискось уставляюсь на Таарью. Она тоже тайком разглядывает меня, я увидел это!

«Ага! Ловишь мои реакции! Читаешь ход моих мыслей!»

– Сейчас уже поздно. Можем и сегодня, конечно, пройтись и поговорить, как тут и что, если тебе не терпится, – начала Таарья, но я понял, что она хотела побыть здесь, с бабушками-сестрами этим вечером.

«Ну а мне-то куда теперь торопиться, – думал я. – Успеет мне все рассказать».

Таарья, видимо, опять проницательно уловила мои рассуждения и благодарным взглядом ответила:

«Расскажу-расскажу, обещаю. А теперь давай просто посидим».

И мы все замолчали, думая каждый о своем. Ну я-то понятно, о чем думал, а вот они… Что, интересно, в голове у Таарьиной души? А у Аделины Ивановны, которая наслаждается своим чаем? А у старшей Надежды Ивановны? О чем думают все эти несомненно мудрые, повидавшие многое на своем веку женщины?

– Так, значит, у душ тоже есть дома, где они живут?

– Конечно, есть, а как иначе. На улице жить, можно, конечно, мы ни холода, ни страха не почувствуем, но все-таки привычка к собственному дому у многих есть.

– А ты где живешь? – обратился я к Таарье.

– В Цесисе. Городок такой в Латвии. Я там родилась.

Мои брови сами собой взметнулись наверх – настолько сильно я сначала удивился, а потом вспомнил про волшебное свойство телепортации, через которое я несколько раз за сегодняшний вечер прошел, сам того не ведая. Выходит, каждый раз после «работы» Таарья возвращается в свой маленький городок, чтобы почувствовать себя там дома.

– Там тоже квартирка?

– Там один дом, старенький такой. В нем есть милый чердачок. Не знаю, сколько уж, но по твоим меркам, наверное, лет тридцать-сорок я там живу.

Я живо вообразил себе картинку средневекового каменного домика с миниатюрным уютненьким чердаком, где, несомненно, была бы паутинная лампа с теплым светом, простенькая, но мягкая односпальная постелька, стоящие в вазочке полевые цветы и маленькое окошко – выход к ночным звездам. Я не так долго знал Таарью, но почему-то ее жилье мне представлялось именно так.

– Так ты из Латвии. Вот отчего такое необычное имя.

– Верно, для тебя оно необычное. Но у многих из нас необычные имена. Кто-то отказывается от своего прижизненного имени, несколько погодя после смерти, выбирает другое. Нередкая практика у нас здесь.

– А почему? – решил замучить ее вопросами до конца я.

Теперь уже в разговор вступила Аделина Ивановна.

– Когда умираешь, переосмысливаешь многое, что прожил. На это тут много времени дано. Кто-то настолько сильно меняет свое мировоззрение, что предпочитает забыть себя старого и открыть Вселенной свою обновленную душу. А кто-то по другим, своим, причинам меняет имя.

«Вот оно что, – думаю. – Интересно».

И вдруг я подумал то, о чем почему-то не размыслил с самого начала. Дом! Мой дом! Что же там сегодня? Горюют, плачут, бедные мои? «Такой молодой, тридцать два всего!» – убивается моя мама, наверное.

Почему же я сразу не думал о них, о близких? И как-то сам собой пришел ответ: я их люблю, конечно, и даже сейчас, после смерти, чувствую такую же любовь. Но я больше ничего не могу для них сделать.

Они же не знают, что моя душа жива. Не знают, что я все еще мыслю, чувствую, не знают, что я не жалею о смерти. Еще не успел пожалеть, а может быть, и вовсе даже не погорюю по этому поводу.

– Если сегодня все отправятся домой, выходит, и мне можно… домой? – аккуратно спрашиваю я.

– А ты хочешь? – проницательно спросила Таарья.

Я снова задумался. Откуда она знает, какие вопросы задавать мне? Откуда знает, что я ощущаю?

– Странное чувство, – смущаясь, признаюсь. – Я их люблю и понимаю, вернее, нет, я не понимаю, каково им сейчас. Я умер, но они же думают, что я прямо умер. Что я сижу и разговариваю с вами здесь.

– Хороший мой, – ласково взяла меня за руку Аделина Ивановна, что я почувствовал тепло и мягкость ее тела. – Знаю, хороший мой, как тебе тяжело. Но ты должен помнить одну вещь: ты действительно умер.

Я сник. Да, я действительно умер. Привыкну, видимо.

Что ж, теперь мне известно, что души могут касаться живых, вроде Аделины Ивановны. Новое открытие, нужно будет спросить у кого-нибудь из присутствующих, как же так.

– Я не знаю. Так странно, ужасно это сознавать, но я жалею их умом, а не чувствами. Их будто отключили, иначе я бы умер еще раз от сожаления к матери с отцом. Никто не заслужил видеть смерть собственных детей. И нормальный человек должен бы сейчас идти к ним туда или хотя бы винить себя в том, что не идет. Но я не иду.