Жизнь поэта

Бошняк, выдавая себя за ученого-ботаника, пять дней усердно занимался сыском, опрашивал кого мог о поведении Пушкина и всюду получал самые добрые отзывы о нем: скромен и осторожен, о правительстве не говорит, никаких возмутительных песен не сочинял. «Он ни во что не мешается и живет, как красная девка», - подтвердил игумен Святогорского монастыря Иона.

Открытым листом на арест Пушкина Бошняку не пришлось воспользоваться...

* * *

Музей А. С. Пушкина в Михайловском. Фотография.

После смерти Александра I и воцарения Николая I, после разгрома декабристов, после отъезда из Михайловского приехавшего арестовать его агента тайной полиции и политического сыска Бошняка Пушкин задумывается над взаимоотношениями своими с правительством.

Он не намерен больше «безумно противоречить общепринятому порядку» и в начале июня 1826 года обращается к Николаю с личным письмом. Он пишет:

«В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенным в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.

Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества... решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшею просьбою.

Здоровье мое, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чем и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать для сего или в Москву, или в Петербург, или в чужие края».

К письму Пушкин приложил обязательство ни к каким тайным обществам не принадлежать и добавил, что к ним и не принадлежал.

В письме Пушкина не было обычного в обращении к монарху верноподданнического тона, и Вяземский обратил на это внимание.

Пушкин ответил ему 14 августа: «Ты находишь письмо мое холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо написано. Теперь у меня перо не повернулось бы».

И вот пришел ответ: в ночь на 3 сентября нарочный привез в Михайловское распоряжение псковского губернатора Адеркаса о немедленном выезде поэта в Москву. В бумаге было написано, со слов царя: «Пушкин может ехать в своем экипаже свободно, не в виде арестанта, но в сопровождении только фельдъегеря; по прибытии в Москву имеет явиться прямо к дежурному генералу его величества».

Пушкин сидел в это время перед печкою, подбрасывая дрова, грелся. Встревоженный приездом нарочного, он начал бросать в печь разные бумаги, как это сделал в средине декабря 1823 года, когда, осведомившись о восстании декабристов в Петербурге, сжег большую часть своих автобиографических записок, которые, попав в руки правительства, могли «замешать многих, и может быть, и умножить число жертв...».

Няня Арина Родионовна разволновалась, заплакала навзрыд. Пушкин ее утешал: «Не плачь, мама, сыты будем; царь хоть куды ни пошлет, а все хлеба даст...»

Нарочный между тем торопил. Пушкин успел только взять деньги и уже через полчаса выехал. Он был неспокоен: соседство фельдъегеря не предвещало ничего хорошего. В Пскове Пушкин ознакомился с письмом начальника Главного штаба И. И. Дибича, который по приказу Николая I вызвал поэта из Михайловского в Москву. Оно было очень любезное по тону, внушало надежды, и поэт повеселел, начал даже шутить.

В Пскове, пока перепрягали лошадей, Пушкин попросил закусить. Подали щей. Хлебнув ложку-другую и обнаружив в них таракана, он, как ходила молва, нацарапал перстнем на стекле:

Господин фон Адеркас!

Худо кормите вы нас:

Вы такой же ресторатор,

Как великий губернатор!

Фельдъегерская тройка подкатила к крыльцу. Пушкин сел в нее, фельдъегерь рядом...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 

МОСКВА 

1826-1827 

«Москва, я думал о тебе!..»

Москва... как много в этом звуке 

Для сердца русского слилось! 

Как много в нем отозвалось!

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»

Пушкин въезжал в Москву бодрящим осенним утром. Промелькнул, «окружен своей дубравой», Петровский замок, «свидетель падшей славы» Наполеона. Промелькнула Тверская застава - граница города пролегала тогда у нынешнего Белорусского вокзала. Возок пронесся по Тверской, по нынешней Пушкинской площади, где стоял тогда Страстной монастырь со стаями галок на крестах.

Воспоминания далекого московского детства и радость возвращения в «края родные» охватили поэта - он взволнованно излил эти чувства в седьмой главе «Евгения Онегина»:

Ах, братцы! как я был доволен,

Когда церквей и колоколен,

Садов, чертогов полукруг

Открылся предо мною вдруг!

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!..

Москве Пушкин обрадовался. Но, как и вся Россия, находился под тяжелым впечатлением только что совершившейся казни пяти и сурового приговора 120 его «друзьям, братьям, товарищам».