Читаем Жизнь поэта полностью

Жизнь поэта

Необходимо сказать, что после Октябрьской революции в Галерее были помещены также написанные Дау полотна четырех солдат роты дворцовых гренадер - Ильи Ямника, барабанщика Василия Авксентьева, унтер-офицера латыша Егора Етторде и капитана из унтер-офицеров Василия Лаврентьева. Все они, по распоряжению державных хозяев Зимнего дворца, не были помещены в Галерее, а находились в кладовой.

В 1937 году, в дни столетия со дня смерти Пушкина, в Галерее установили мраморную доску с текстом пушкинского стихотворения «Полководец», которое Белинский считал одним из величайших созданий гениаль ного поэта.

Стихотворение свое Пушкин закончил:

О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!

Жрецы минутного, поклонники успеха!

Как часто мимо вас проходит человек,

Над кем ругается слепой и буйный век,

Но чей высокий лик в грядущем поколенье

Поэта приведет в восторг и в умиленье!

* * *

Мысль покинуть Петербург, избавиться от суетной столичной жизни и переселиться в деревню не покидала Пушкина. Съездив как-то на несколько дней в м ихайловское и Тригорское, он был восхищен: «Господи, как у вас тут хорошо! А там-то, там-то в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!»

Дома он склонился над колыбелью только что родившегося, третьего своего ребенка. В память одного из предков, казненных в Смутное время, его нарекли Григорием.

Петербург показался ему более холодным и невыносимым после того, как подышал вольным воздухом деревни. И он решил говорить уже не об отставке, как год тому назад, - в чем ему было отказано, - а об отпуске на три или четыре года.

В письме к Бенкендорфу от 1 июня 1835 года он обрисовал свое положение: «У меня нет состояния... До сих пор я жил только своим трудом... В работе ради хлеба насущного, конечно, нет ничего для меня унизительного; но, привыкнув к независимости, я совершенно не умею писать ради денег; и одна мысль об этом приводит меня в полное бездействие. Жизнь в Петербурге ужасающе дорога...

Ныне я поставлен в необходимость покончить с расходами, которые вовлекают меня в долги и готовят в будущем только беспокойство и хлопоты, а может быть - нищету и отчаяние...»

На этом горестном письме поэта Николай I положил сухую, бездушную резолюцию: «Нет препятствий ему ехать, куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службою. Спросить, хочет ли отставки, ибо нет возможности его уволить на столь продолжительный срок».

Пушкин понимал, что резолюция царя вовсе не разрешает ему ехать, куда он хочет. Знал, что каждый шаг его, каждая мысль, каждое действие его находятся в поле зрения царя. И в полном бессилии пред неумолимым роком ответил на эту резолюцию: «Предаю совершенно судьбу мою в царскую волю и желаю только, чтоб... вход в архивы, когда обстоятельства позволят мне оставаться в Петербурге, не был бы мне запрещен».

Не видя выхода из давивших его тисков, Пушкин обратился к Бенкендорфу с просьбою о займе: за шесть лет вынужденной светской жизни в Петербурге он задолжал около 60 000 рублей, из которых половина - долги чести. Он просит избавить его от необходимости обращаться к ростовщикам и выдать взаймы 30 000 рублей, приостановив до погашения этого долга выплату ему жалования.

Просьба Пушкина была удовлетворена... А мать, Надежда Осиповна, писала в то время дочери, Ольге Сергеевне, что у Натальи Николаевны, только что освободившейся от родов, «большие планы повеселиться на петергофском празднике 1 июля, в день рождения императрицы, ездить верхом со своими сестрами на острова, нанять дачу на Черной речке, и не хочет она отправиться дальше, как желал бы Александр».

Ни мать Пушкина, ни жена его не отдавали себе отчета в том, что заем в 30 000 рублей, при наличии уже задолженности в сумме 60 000 рублей, ставил Пушкина в совершенно безвыходное положение и полную зависимость от царя...

* * *

Снова оказавшись в Михайловском, Пушкин съездил в соседнее Голубово, в гости к вышедшей замуж за барона Б. А. Вревского Евпраксии Вульф. Не было настроения писать, и он помогал им разбивать сад, сажал деревья, украшал цветами куртины, копал грядки, рыл пруд.

Возвращаясь в Михайловское, часто встречал знакомых поселян, помнивших его после Лицея еще веселым юношей. Как все изменилось с тех пор!..

Вот опальный домик,

Где жил я с бедной нянею моей.

Уже старушки нет - уж за стеною

Не слышу я шагов ее тяжелых,

Ни кропотливого ее дозора.

И дальше - оставшиеся в черновиках стихи.

Не буду вечером под шумом бури

Внимать ее рассказам, затверженным

Сыздетства мной - но всё приятным сердцу,

Как песни давние или страницы

Любимой старой книги, в коих знаем,