Жизнь под обрез [сборник]

В принципе, Лев Иванович как опытный опер понимал, что доказать причастность Полины Баевой к убийству Игнатова будет практически невозможно. Не было никаких свидетелей, что она уговаривала своего мужа убить любовника, не было никаких, даже косвенных, улик, которые могли бы говорить в пользу ее вины. Иван Баев уже тоже ничего не смог бы рассказать, так как был мертв, Рашевская же знала только то, что рассказывала ей подруга. А правды, как понял Гуров, там не было ни на грош.

«Полина — женщина алчная, хитрая и совсем неглупая. Она ловко пользуется своей природной красотой, чтобы устроить себе сахарную и во всех смыслах безбедную жизнь, — размышлял Лев Иванович. — Мужчин, которые клюют на женскую красоту и у которых есть деньги, сегодня немало. А раз они есть, то найдутся и такие вот хищницы, как Баева, готовые на все, лишь бы сорвать куш пожирнее. В сущности, таких дамочек-пираний по всему миру пруд пруди — не переловишь и не изолируешь от общества. А мужики сами виноваты, что дают им плодиться и размножаться. Не в прямом, конечно, смысле, а в переносном — чисто в материальном. Заводят себе смазливых любовниц, оплачивают все их прихоти…»

Гуров вздохнул и, посмотрев в зеркало на мирно посапывающего на заднем сиденье Улямова, улыбнулся. А потом опять вернулся мысленно к Полине Баевой.

«Сначала она обманула своего мужа, когда выходила за него замуж. Она ведь вышла за него чисто из-за выгоды — нужна была московская прописка. Потом она уже стала обманывать его, встречаясь с другими мужчинами. И при этом — ловко обводя вокруг пальца и своих любовников. Кузьминков — наглядный тому пример. Но он не был таким уж простачком и вовремя бросил дамочку, уехал в Москву и порвал с ней отношения. Игнатова же Баева зацепила основательно. Сыграла на его любви к женскому полу…»

Улямов зашевелился и проснулся. Протер глаза и, потянувшись, чертыхнулся:

— Черт, уснул как-то нечаянно. А ведь не хотел.

— Так и спал бы. Ехать еще долго, — ответил Лев Иванович.

— Ноги затекли, разнылись, вот и проснулся. Теперь навряд ли усну, — зевнул Тамир Васильевич.

— Тогда пей кофе и свои обезболивающие. Нам с тобой сегодня день долгий предстоит.

Лев Иванович протянул Улямову термос, который лежал у него на переднем пассажирском сиденье.

— Тебе налить? — предложил Тамир Васильевич.

— Нет, я пока пас. Может быть, позже.

— О чем ты размышлял? — сделав пару глотков обжигающего черного напитка, спросил Улямов.

— Почему ты решил, что я о чем-то размышлял? — улыбнулся Гуров.

— Опера всегда размышляют. Они не могут просто так, бездумно, вести машину. Особенно после того, как в деле, которое они расследовали, остались непонятки и пробелы.

— Хм, — усмехнулся Лев Иванович, мысленно соглашаясь с Улямовым. — И тебе тоже размышления о рабочих моментах спокойно жить не дают? — поинтересовался он.

— А как ты думал? Постоянно, — подтвердил опер. — Так поделишься со мной своими размышлениями?

— Поделюсь, раз уж ты спать больше не собираешься. Пересесть вперед не хочешь?

— Нет. Мне и тут хорошо. Вот сейчас только сяду поудобнее, ноги вытяну.

Улямов поерзал, устраиваясь и вытягивая ноги, а потом сказал:

— Все, я готов тебя слушать.

— Ты как мой друг из детского сада, — рассмеялся Гуров. — Я забыл даже, как его звали, а вот его манера говорить с воспитательницей почему-то запомнилась. Как только начинались какие-то занятия или чтение книжки, он говорил — погодите, не начинайте, я сяду поудобнее.

— Он был правильный малый, — одобрительно улыбнулся Улямов. — Понимал, что для того, чтобы услышать, что тебе говорят, нужно стать внимательным. А какое же внимание, когда у тебя то ноги затекают, то голова чешется?

Сказал и почесал за ухом. Сыщики рассмеялись.

— Ладно, шутки шутками, а думал я вот о чем, — стал объяснять Лев Иванович. — Сначала я подумал, что смогу доказать причастность Полины Баевой к убийству Игнатова. Но последние слова Алаутдинова, которые он мне сказал, когда я заходил с ним прощаться, и нехватка твердой доказательной базы убедили меня в обратном. Даже если Баева добровольно и под запись признается, что каким-то образом убедила мужа убить Игнатова, а потом подвела мужика под суицид — это не прокатит в суде. У Ивана Баева была своя голова на плечах, и он вполне мог отказаться и от убийства, и от самоубийства.

— Я понимаю, — кивнул Улямов. — Ты хочешь сказать, что нет такой правовой базы, под которую бы мы смогли подвести действия Полины Баевой.

— Да, именно так, — кивнул Гуров. — Муж Полины Баевой был вполне вменяемым человеком. А то, что она воспользовалась его слабохарактерностью и его нездоровой ревностью, не дает нам право ее арестовывать и предъявлять ей какие-то обвинения. Все ее действия укладываются только в чисто нравственные нормы. Законов, которые бы наказывали человека за подлость, жадность и предательство, у нас в обществе пока что не изобрели.

— А жаль, — нахмурился Улямов.

— Тогда нужно было бы пересадить или оштрафовать большую часть человечества, — горько усмехнулся Лев Иванович, и сыщики надолго замолчали, задумавшись над такой нереальной проблемой.