Вначале был интерес, любопытство, потом эмоции, которые постепенно начали складываться в целостное восприятие, концепцию, оттенившую детали. Пытаюсь вспомнить и вычленить какие-то знаковые, узловые моменты того ясного понимания всего происходящего, которое нахлынуло на меня, когда вышел на воздух свежий, на солнце, ведь на самом то деле, на всем Божьем свете Пасха была тогда. Момент этот возник даже не когда я увидел в конце коридора первого этажа ящероподобного ангела, свитого из какой-то арматуры, а в зале, где экспонировались фотоснимки из однообразной жизни скандинавской забегаловки — «Кафе Лемитц. 1968–1971» Андерса Петерсена. Пьяные матросы, полуобнаженные дряблые тела в татуировках, похотливые взгляды, отвратительные женщины, кулаки, сальные ляжки, морщинистые одутловатые лица, винный перегар, сигаретный кумар, эмоции и беспрестанно-беспорядочное движение. «Вот она, жизнь! В этом что-то есть» — сказал кто-то рядом, и я тоже минуту засомневался, может действительно… Но потом понял, неправда это, с жизнью все это и рядом не стояло, если кому-то и хочется — то это его проблема. Понял. А дальше пошло, поехало.
Все эти формы «жизни» дальше стали развиваться по нарастающей, до непотребного, порочного, ведь все это легитимировали, сказав: «жизнь». И если б я сам чуть дольше посомневался, не встряхнулся, то уже не выбраться было. Как болото, как пластилин цепко обхватывает, обволакивает навязчивые атавизмы низовой «реальности». Апофеоз — сытые, довольные лица, будто сошедшие с долларовой банкноты, американская мечта, запечатленная в улыбке «Предвыборная компания Джона Ф. Кеннеди», звероподобный ангел на первом этаже и следы разложения, как шлепки деформированной, размытой плоти в рамках по стенам. Залы с совершенно разнородными экспозициями объединяет одно — все они ступени, отражающие разложение, гнетущую структуру перепревшего варева, где нет ничего настоящего, ничего реального, ни чувств, ни страстей, ни красоты, ни уродства, ни добра, ни зла. Ни то, ни се, китч, серость, возведенная в абсолют и, претендующая на роль застрельщика в искусстве.
Плохая картинка у меня получилась, размытая, но не она здесь важно, а ощущение. Вышел на свет Божий, рассуждать потянуло, аж страсть, о современном интеллектуализме, о его деструктивном характере. О том, что главная сейчас беда — боязнь реальности: настоящих искренних чувств, теплых отношении и живого общения. Ограждают сейчас люди себя от всего этого, создают иллюзию различными суррогатами, а когда нет теплоты, все вокруг разлагается, гниет, зверь зубы скалит.
Таково сейчас отчасти современное искусство, где внешний лоск начищен до блеска, и в тоже время ветер песчаный гуляет, в глаза целит, где эстетизм и мастерство забило все важное и настоящее. Нет души в нем, нет простоты. Все уже знаемо и изведано, всем буквально пресытились, и не удовлетворяют уже простые истины, хочется чего-то новенького, новых удовольствий, новых наслаждений.
Интересна религия, но темная вера предков нам не подходит, слишком нелепа и смешна сейчас для нас. Хочется любви, но, извините, любовь, как бесконечное самопожертвование, как отрицание собственного «я» ради другого человека, совершенно нам не подходит, куда милей ни к чему не обязывающий сексуализм, замешанный на контрацептивах и т. д. и т. п. Души нет в пластмассовых манекенах, одна нелепая плотоядная агрессия пресыщенного интеллектуализма, рассчитанного на внешний эффект — тоталитарная секта искусства. Стоит только с чем-то согласиться, что-то принять, сделать один малейший допуск, шаг навстречу: не отпустит потом ни за что, стероидами мозг затуманит, да так, что будешь жить только в его виртуальном мире и разучишься радоваться раз и навсегда. Так и хочется стать максималистом и гнать взашей торговцев унылых из храма искусства.
И Сталин такой молодой
Нет, поймите меня правильно, я не собираюсь оправдывать Сталина. Но определения: маньяк, деспот, извращенец, кровопийца — это тоже едва ли подходящие характеристики для этого человека. Сталин даже не главное, более всего задевает то, что его образ стал своеобразной берлинской стеной в восприятии истории Отечества, причем не только 20 века. Если обратиться к избитой оппозиции либералов и патриотов, то для первых все, что связано с именем Сталина, даже любая привязка к нему является отвратительным и гадким, проявлением абсолютного зла. Именно это и явилось причиной нивелирования значения победы в Великой Войне, ревизией ее событий, пародирования в духе тотальных заградотрядов, дисбатов и общей стратегии устилания трупами. Причем к подобному взгляду, к сожалению, мы уже практически привыкли. Размахивая Сталиным, будто пугалом, развивают комплекс неполноценности, который в 90-е постиг своего предела, говорят о рабской психологии, как об одном из наследий сталинизма. Научились умело сравнивать и уравнивать нашу историю с фашизмом.
Для патриотов же в запале апологии Родины и образ Иосифа Виссарионовича нередко становится воплощенным идеалом земного правителя.