Жизнь Николая Клюева

«Принял Ваше письмо со слезами – оно, как первая ласточка, обрадовало меня несказанно. Никто из братьев, друзей и знакомых моих в городах не нашел меня добрым словом, окромя Вас. На што <так! – К.А. > Сергей Александрович Есенин, кажется, ели с одного куса, одной ложкой хлебали, а и тот растер сапогом слезы мои. Молю Вас, как отца родного, потрудитесь ради великой скорби моей сообщить Есенину, что живу я, как у собаки в пасти, что рай мой осквернен и разрушен, что Сирин мой не спасся и на шестке, что от него осталось единое малое перышко. Все, все погибло. И сам я жду погибели неизбежной и беспесенной. Как зиму переживу, один Бог знает. Солома да вода, нет ни сапог, ни рубахи. На деньги в наших краях спички горелой не купишь. Деревня стала чирьем-недотрогой, завязла в деньгах по горло. Вы упоминаете про масло, но коровы давно съедены, молока иногда в целой деревне не найти младенцу в рожок... <...> Ах, слеза моя, горелая, пропащая! Белогвардейцы в нескольких верстах от Пудожа. Страх смертный, что придут и повесят вниз головой и собаки обглодают лицо мне. <...> Приехал бы я в Москву, да проезд невозможен: нужно все «по служебным делам» – вот я и сижу на горелом месте и вою, как щенок шелудивый. И пропаду, как вошь под коростой, во славу Третьего Интернационала. <...> Вы пишете о стихах! Стыдно мне выносить их на люди. Они уже с занозой, с ядком. Бесенята обсели их, как мухи. И пишу я мало. В месяц раз. Печатаюсь в крохотной уездной газетке. Присылаю Вам и прозу свою – думаю, не помеха будет то, что она была пропечатана в упомянутой газетке: никто этого не знает. <...> Еще прошу Вас высылать мне журнал, передать Есенину, чтобы он написал мне, как живет и как его пути. До свидания, Виктор Сергеевич. Приветствую Вас из Жизни, а если пропаду, – то из Смерти».

Клюев упоминает в этом письме и о выходе в свет двухтомника своих сочинений – «Песнослова», выпущенного в Петрограде Народным комиссариатом по просвещению. Раздраженно и горько сетует Клюев на неряшливость итоговой для него книги: «Народное просвещение издало мои стихи в двух книгах, издало так, что в отхожем месте на стене грамотнее и просвещеннее пишут. Все стихи во второй книге перепутаны, изранены опечатками, идиотскими вставками и выемками. Раз в истории русской литературы доверилась народная Муза тем, кто больше всех кричал (надрывая себе штаны и брюхо) об этой музе, и вот последствия встречи... И не давятся Святополки окаянные пирогом с начинкой из потрохов убиенных, кровями венчанных братьев своих». Тем не менее появление «Песнослова» было важным событием и для автора, и для читателей, которые могли проследить по двухтомнику все творчество Клюева – крайне неровное! – от 1905 до 1918 года.

Составляя «Песнослов», Клюев успел включить во второй том целый ряд стихотворений, не попавших в сборник «Медный кит», в частности – цикл «Ленин». Что же касается первого тома, то он произвел существенную перестановку внутри отдельных разделов («Сосен перезвон», «Братские песни» и др.), так что они далеко не соответствовали составу одноименных сборников. Некоторые из своих ранних стихотворений Клюев отредактировал и исправил, что, впрочем, не пошло им на пользу. В. Львов-Рогачевский резонно заметил по этому поводу, что «к документам революционной эпохи не подходят с поправками через 9 лет».

С февраля 1919 по май 1920 года Клюев не покидал Вытегры. По воспоминаниям старожилов, к нему относились в городе дружелюбно, уважали его и считались с его «странностями». Один из вытегоров, И.Н. Рябцев, рассказывал, что Клюев всегда ходил в поддевке и в русских сапогах гармошкой; его длинные редеющие волосы были гладко причесаны и смазаны маслом. Некоторые, однако, воспринимали поэта с раздражением. Один из присутствовавших в красноармейском клубе «Свобода», где Клюев произнес слово («Медвежья цифирь») перед пьесой «Мы победим», в издевательском тоне рассказал об этом в столичном журнале «Вестник театра». Оказывается, «совдепизированный» Клюев «на своем разлюбезном хлыстовствующем Севере» разговаривает с красноармейцами «обычным своим красивым, кудрявым, но часто таким темным языком, что «к чему клонит» нет никакой возможности разобрать». И что совсем удивительно, восклицал в заключение неизвестный автор, это сам Клюев, эстет, мистик и «славянофил», подпевающий «своим дьячковским фальцетом» «Интернационал», который поют красноармейцы.

В марте 1958 года Н.И. Пелевин, в прошлом – вытегор, работавший в ЧК, рассказывал ленинградскому литературоведу Л.Р. Когану, профессору Библиотечного института им. Н.К. Крупской, «любопытные вещи о Н. Клюеве»: «Оказывается, в 1918 г. Клюев был членом партии! Очень елейный и подхалимистый. Собирал всяческими способами иконы, особенно старые, и, как потом выяснилось, торговал ими. Его, конечно, вскоре исключили из партии».