Жизнь ни о чем

Наверное, опытный аналитик, прослушивая запись, установит, что тон, каким я произнес свою шутку, был слишком уж беззаботным, а наш общий смех слишком жизнерадостным и продолжительным для такого непритязательного юмора, но нам троим некогда было анализировать эмоции друг друга. Мы просто смеялись, мы радовались тому, что все благополучно кончилось и можно наконец посмеяться, пожать друг другу на прощание руки и разойтись:

Но тут вдруг двоим из нас стало не до веселья.

Получив деньги и проверив наугад две-три пачки, Нина одним загребающим движением руки сбросила их в заранее открытый ящик стола, взяла левой рукой только что прочитанные мною листки, а правой — зажигалку, вспыхнул небольшой голубоватый огонек, пожелтела и обуглилась бумага — и вот уже исповедь лесбиянки догорает в специально приготовленной, как я теперь понял, большой хрустальной вазе.

Я раскрыл рот, тщетно пытаясь что-то сказать, краем глаза при этом заметил движение Наташи — рука ее потянулась к поясу, где спрятан пистолет, а Нина, как ни в чем не бывало, поднесла к губам указательный палец, призывая нас хранить молчание.

— Вот, — достала она из того же ящика сколотые степлером два листка бумаги. — Здесь есть все, что тебе нужно.

Еще не придя в себя после пережитого только что потрясения, я дрожащей рукой взял драгоценные (по $ 55 000 каждый) листки. Просмотрел. Облегченно вздохнул. Можно сказать: дважды облегченно. Потому что на этих листках было написано практически слово в слово то, что касается Натальи Васильевны и ее призыва к нам быть не такими, как все, и ставшего следствием этого призыва тайного венчания Андрея и Веры, но ни слова не было о нашем с Борей участии в венчании. Зато была некоторая дополнительная информация, которой не было в первом варианте и которая могла мне пригодиться.

— Ты доволен? — улыбнулась Нина.

— Вполне, — улыбнулся ответно я.

И вот теперь мы действительно попрощались с Ниной, пожали друг другу руки, пожелали удачи — и ушли из ее квартиры и из ее жизни. Что-то мне подсказывало, что ушли навсегда.

— Домой? — спросила Наташа, поворачивая ключ в замке зажигания.

— Не совсем.

— Я имела в виду — в контору:

— Я понял. Конечно, мы поедем в контору, это само собой. Но сначала заедем еще в одно место. Это по дороге.

— И что же это за место такое?

— Сумасшедший дом.

4

Вообще-то так в просторечии только говорится: «Сумасшедший дом». А на самом деле это заведение называется «психиатрическая лечебница». Остановка транспорта — «Психлечебница». Уютное местечко, зеленый тенистый парк, где прогуливаются в пижамах и больничных халатах скорбные умом, вдали за деревьями просвечивает старинной постройки здание красного кирпича.

Приятное место, вызывающее тем не менее у меня довольно неприятные ассоциации. Когда-то давно мой друг Андрей Обручев лечился здесь от алкоголизма (еще одна тайна, о которой даже Нина не знает), а я был столь небрежен и суетен, что не удосужился его навестить. Рациональное оправдание этому у меня было: Андрей, повторяю, лечился от алкоголизма, был лишен спиртного добрыми врачами, а мне, если бы я надумал к нему явиться, пришлось бы прихватить с собой бутылку. Явиться без бутылки — смертельно обидеть друга. Явиться с бутылкой — заведомо ему навредить. До сих пор я время от времени пытаюсь заново решить эту дилемму, но решения не нахожу. Андрей же благополучно вылечился от пьянства, взялся за ум и добился того, чего добился. И, надо отдать ему должное, никогда меня впоследствии этим несостоявшимся визитом не попрекал:

Но к делу.

Я вошел один, без телохранительницы, под старинные кирпичные своды, и молодая женщина, чем-то неуловимо смахивающая на монахиню, хотя и в мирском, вопросительно улыбнулась мне. Может быть, она при этом пыталась поставить мне диагноз? Может быть. Им бы не помешало иметь при входе штуку наподобие металлоискателя, думал я. Чтобы сразу определять, к какой категории относится посетитель. Деловой ли он визитер или потенциальный клиент.

— Я хотел бы навестить больную Акиндинову, — поспешил ответить я на немой вопрос «монашки».

— Веру Михайловну? — расплылась «монашка» в счастливой улыбке.

Об этом в записке Нины не было сказано. Она писала там, что болезнь, которая в свое время лишила нас любимой учительницы, оказалась, к несчастью, наследственной и, что еще хуже, неизлечимой. Что шансов у нашей Веры вернуться к нормальной жизни нет никаких. И что находится она в нашей областной психиатрической лечебнице на стационарном лечении и в какой-либо помощи не нуждается. И все. О том, что персонал лечебницы расплывается в счастливой улыбке при одном лишь упоминании имени ее, я не был заранее предупрежден.

— К ней можно? — спросил я.

— Минуточку, — погасила улыбку «монашка». Она шелестела какими-то бумагами, смотрела на меня уже не столь лучезарно, но все-таки еще улыбаясь. Потом спросила: — Как ваши фамилия, имя, отчество?

— Платонов Сергей Владимирович.