Жизнь нежна

А она вынуждена поступить так некрасиво, да! Потому что на одну чашу весов угрызения совести взгромоздились. А на другой — съежившаяся от несправедливых обвинений — судьба ее мужа мостилась. Что важнее?!

— Василий Степанович, — позвала Полина, ступив на нижнюю ступеньку резного крыльца. — Василий Степанович, вы дома?

Домик был необыкновенно хорош. Аккуратный забор по периметру окаймлял ухоженный палисадник. Цветы, всюду цветы, и трава диковинная. Полина нигде такой не видела. Тигровые лилии вплотную подступили к дому, прилепили свои макушки к выкрашенной небесно голубым оштукатуренной стене. На подоконниках в доме тоже цветы.

Слишком много цветов для одинокого мужчины, удивилась Полина. А ей сказали, что Крякин живет один. Странно…

— Василий Степанович, вы дома?

Строго пригрозив своей совести и приказав ей не соваться впредь под руку, Полина вошла в распахнутую настежь дверь.

В сенцах, таких же чистеньких, как и все вокруг, никого тоже не было. На резной скамье стояло два оцинкованных отпотевших ведра, накрытых крышками. Там вода, сообразила она тут же. И за водой ходили недавно, раз она еще не успела согреться, оросив металл крупными каплями. Большое зеркало на стене напротив двери в комнату, рукомойник. Все начищено до блеска. На зеркале ни единого пятнышка, ни единого следа от назойливой мушиной лапки.

Странно для одинокого мужчины, снова констатировала она. Может, он успел здесь обзавестись новой семьей? Может, изменил данному самому себе слову никогда больше не жениться?

— Василий Степанович! — опять позвала Полина, ступив из сенцев в сам дом, после того, как минут пять колотила костяшкой пальцев в обитую мягкой обшивкой дверь. — Василий Степанович, вы дома?

В доме его точно не было. Что-то позвало его наружу. Что-то очень срочное, видимо. Может, так же вот, как ей, он кому-то понадобился. А может, проводить кого-то вышел. Того, кто угощался в его доме чаем с пышными кренделями, усыпанными жженым сахаром и орехами.

На накрытом чистенькой клетчатой клеенкой столе стояло две чайных пары, блюдо с кренделями, старомодная на короткой толстой ножке вазочка с вишневым вареньем.

Без косточек, наверное, — покосилась на варенье Полина и вздохнула. Она его так любила. И готовить его любила тоже. Даже процесс выуживания косточек не был ей обременителен. А пенка какая с вишневого варенья вкусная! Плотная такая, сочная, прочно налипающая на ложку и никогда не стекающая с булки жидкими каплями.

— Василий Степанович! — снова громко позвала Полина.

Ответа не дождалась. Быстро пробежалась по комнатам, а их, кроме кухни, было еще две — крохотная спаленка с полутороспальной кроватью и полированным шкафом и гостиная, размерами чуть побольше спальни. Там разместились большой ламповый телевизор на четырех ножках-ходулях, два пообтрепавшихся кресла, вполне сносно выглядевший диван и старомодный сервант с раздвижными стеклами. Посуды было за стеклами немного, и в сервизе не хватало двух чайных пар. Как раз тех, что остались на столе в чистенькой кухне.

Гость, наверное, был важным, подумала Полина, вернувшись в кухню. Сам Василий Степанович и его женщина, если такая, конечно же, имелась, пили обычно из тех чашек, что стояли перевернутыми в металлической сушке кверху донышками. Их было две. Ими пользовались ежедневно, а не по случаю, как сегодня.

Взяв обе чашки в руки, Полина, рискуя быть застуканной на месте преступления, их внимательно осмотрела. Одна ничем примечательным не выделялась. Чайные остатки плескались на донышке. Незатейливый пестрый рисунок. Крохотная щербинка на ручке.

А вот вторая чашка…

Из нее пила женщина. И совсем не та, что, возможно, угощалась у Крякина ежедневно из повседневной чашки, перевернутой теперь вверх дном в металлической сушке. Нет, не та. Из этой чашки, извлеченной из старомодного серванта, пила чай женщина, пользующаяся дорогой, неяркой помадой. След ее едва угадывался по самому краю пестрого рисунка. Мазнув по следу пальцем, Полина всмотрелась. Нежный, приближенный к натуральному, оттенок, приятный едва различимый аромат.

Дорогой помадой пользовалась гостья Крякина Василия Степановича, которую он вышел проводить, да так до сих пор и не вернулся.

Господи, как же она перепугалась, когда, вернув чашку на блюдце, услыхала за своей спиной:

— Полина?! А вы что тут делаете?!

Если бы не ее миссия, о которой она не забывала ни на секунду и которая требовала творить те беззакония, что она теперь творила — ворвалась в чужой дом, бродила по чужим комнатам, трогала чужую посуду — Полина точно бы упала в обморок. И от перепуга, и от стыда непереносимого.

— Здравствуйте, — выдохнула она, отступая на шаг от стола. — А вы здесь?.. Вы по делу?

— Да, конечно.

Вопрос смутил его, но не настолько, чтобы мямлить и нести вежливый вздор, к которому дама была столь привычна. Поэтому он моментально перешел к сути и задал единственный вопрос, который его действительно интересовал:

— Где он?

— Кто он? — ответила Полина вопросом на вопрос, наивно замахав ресницами.