Жизнь насекомых

Памяти Марка Аврелия

1. Трезвое и совершенно спокойное настроение
никогда не приводит к появлению подтянутых строк.
А стихи надо писать со всем стремлением,
как народный артист выпиливает треугольный брелок.

2. А тут идет дождь, и совершенно нет сил, чтобы
сосредоточиться. Лежишь себе, лежишь на спине,
и не глядя ясно, что в соседнем доме окна желты,
и недвижный кто-то людей считает в тишине.

3. Но тоска очищает. А испытывать счастье осенью — гаже,
чем напудренной интеллигентной старухе давать минет.
Отдыхай, душа. Внутренний плевок попадет в тебя же,
а внешний вызовет бодрый коллективный ответ.

4. Так и живешь. Читаешь всякие книги,
думаешь о трехметровой яме,
хоть и без нее понятно, что любая неудача или успех —
это как если б во сне ты и трое пожарных мерились хуями,
и оказалось бы, что у тебя короче
или несколько длинней, чем у всех.

5. Размышляешь об этом,
выполняя назначенную судьбой работу,
и все больше напоминаешь себе человека,
построившего весь расчет
на том, что в некой комнате
и правда нет никакого комода,
когда на самом деле нет никакой комнаты,
а только Коммод.

6. Бывает еще, проснешься ночью где-нибудь в полвторого
и долго-долго глядишь в окно на свет
так называемой луны,
хоть давно уже знаешь, что этот мир — галлюцинация
наркомана Петрова,
являющегося, в свою очередь, галлюцинацией
какого-то пьяного старшины.

7. Хорошо еще, что с сумасшедшими возникают трения
и они гоняются за тобой с гвоздями и бритвами в руках.
Убегаешь то от одного, то от другого, то от третьего
и не успеваешь почувствовать
ни свое одиночество, ни страх.

8. Хорошо бы куда-нибудь спрятаться и дождаться лета
и вести себя как можно тише, а то ведь не оберешься бед,
если в КГБ поймут, что ты круг ослепительно яркого света,
кроме которого во Вселенной ничего никогда не было и нет.

Последнее четверостишие было приписано косым размашистым почерком, явно в спешке. «КГБ» было зачеркнуто, сверху было написано «АФБ» и тоже зачеркнуто, а рядом стояло тоже зачеркнутое «ФСК».

9. Черный всадник

Максим прикрыл за собой калитку, поглядел вперед и окаменел. Из-за кустов шиповника к нему медленно шел хозяйский волкодав — задумчивый и тихий, с печальными красными глазами; изо рта у него свисало несколько блестящих, как бриллиантовые подвески, нитей слюны, из-за чего он слегка напоминал заколдованную принцессу. Волкодав с сомнением поглядел на Максимову красную пилотку с желтой кисточкой и жирной шариковой надписью «Viva Duce Mussolini» и уже открыл пасть, чтобы гавкнуть, но увидел высокие офицерские сапоги, которые Максим тщательно начистил утром, и несколько растерялся.

— Банзай! — крикнула простоволосая женщина в халате, появляясь из-за кустов вслед за собакой. — Банзай!

— Банзай! — радостно крикнул Максим в ответ, но то, что он принял за неожиданный и тем более прекрасный духовный резонанс, оказалось недоразумением — женщина не приветствовала его, как он решил в первый момент, а звала собаку.

Максим звучно кашлянул в кулак и подумал, что он всегда ошибается в людях, думая о них слишком хорошо.

— Я извиняюсь, — сказал он поставленным баритоном, — а Никита дома?