Жизнь Наполеона

30 марта, в то время как половина населения Парижа потеряла голову от грохота орудий, жалкие министры Наполеона во главе с королем Жозефом впали в полную растерянность. Жозеф покрыл себя несмываемым позором, перед самым своим бегством объявив в воззваниях, расклеенных повсюду, что он не покинет Парижа. Граф Реньо де Сен-Жан-д'Анжели еще усугубил этот позор. Что касается министров, то они, бесспорно, сумели бы проявить некоторую энергию, ибо все взоры были обращены к ним, а они были умные люди; но боязнь, что повелитель отрешит их от должности и прогонит, если они проронят хоть одно слово, подтверждающее наличие опасности, превратило их всех в Кассандров. Все их мысли были направлены не на действие, а на составление выспренных воззваний, язык которых, по мере того как деспот приближался к гибели, становился все более надменным. 30 марта утром министры собрались на Монмартре; в результате этого совещания они велели доставить туда восемнадцатифунтовые орудия с двенадцатифунтовыми ядрами[1]. В конце концов, по приказу императора, все они с величайшей поспешностью отбыли в Блуа. Если бы Карно, граф Лапаран, Тибодо, Буасси д'Англа, граф Лобо и маршал Ней входили в это министерство, они поступили бы несколько иначе.

[1] Этот факт кажется мне не совсем достоверным.

ГЛАВА LXXI

После триумфального шествия по бульварам, русский император, прусский король и князь Шварценберг привели несколько часов в Елисейских полях, где в это время проходили союзные войска. Затем августейшие особы отправились к г-ну де Талейрану, на улицу Сен-Флорантен, близ Тюильрийского дворца. Там они застали в гостиной лиц, о которых мы уже упоминали. Князь Шварценберг был уполномочен согласиться на все. Оба государя дали понять, что восстановят прежнюю династию, если значительное большинство французов и войска этого хотят. Начали совещаться. Утверждают, будто его величество император Александр заявил, что, по его мнению, представляются три возможности: 1) заключить мир с Наполеоном, обставив его надлежащими гарантиями; 2) установить регентство и провозгласить императором Наполеона II; 3) призвать Бурбонов[1]. Люди, имевшие честь заседать вместе с союзными монархами, сказали себе: "Если мы будем содействовать заключению мира с Наполеоном, а он ведь уже составил себе определенное мнение о нас, - мы останемся тем, чем являемся теперь, и, быть может, он даже нас повесит; если же мы упросим их вернуть монарха, который отсутствовал в течение двадцати лет и которому нелегко будет управиться с делами, этот монарх сделает нас первыми министрами". Союзные государи не могли себе представить, что добродетели, преисполнявшие их сердца, настолько чужды были этим французам. Они поверили их заявлениям о пылкой любви к родине - священное имя, которое эти жалкие честолюбцы повторяли так часто, что надоели августейшим своим слушателям. После обсуждения, длившегося два часа, император Александр сказал: "Хорошо! Я заявляю, что не буду больше вести переговоров с императором Наполеоном". Братья Мишо, владельцы типографии, бывшие в то же время членами Государственного совета, поспешили напечатать прокламации, которыми затем были покрыты все стены Парижа. Те, у кого изумление не отняло хладнокровия, отметили, что эта прокламация не лишала короля Римского прав на престол[2]. Почему, спрашивали себя эти беспокойные люди, не потрудились созвать Законодательный корпус, являющийся в конечном счете источником всякой законной власти и составленный из лучших людей нации, а также Сенат, который если и ошибался, то не по недостатку разумения, а по избытку себялюбия? Шестьдесят эгоистов, собранных вместе, всегда проявляют больше стыдливости, чем шесть. Впрочем, в Сенате было, пожалуй, всего лишь десять подлинных граждан. То, чему надлежало быть предметом совещания, обратили в пустую формальность; отсюда кампания, завершившаяся битвой при Ватерлоо. Если бы Наполеон, проявив прихоть деспота, не распустил Законодательный корпус, ничего из того, что случилось, не произошло бы. Если бы Законодательный корпус, незадолго до того прославившийся благодаря поведению г-д Лене и Фложерга, заседал, мудрый монарх, решавший судьбу Франции, несомненно, пожелал бы ознакомиться с его мнением.

[1] По поводу этого заявления в "Биографиях современников" сказано, что Александр обязался признать конституцию, которую французская нация сама себе даст, и обеспечить ее принятие. Этот пример, как и относящаяся к нему статья парижской капитуляции, показывает, что народ, доверяющийся обещаниям монарха, безрассуден. Если бы император Александр обеспечил принятие конституции, выработанной Сенатом, то не наступило бы смятение, случайно закончившееся при Ватерлоо. [2] Де Прадт, стр. 69.

ГЛАВА LXXII