Жизнь Наполеона

Сам Вашингтон затруднился бы определить ту степень свободы, которую можно было, не создавая этим опасности, предоставить народу, в высшей степени ребячливому, народу, который так мало использовал свой опыт и в глубине души все еще питал нелепые предрассудки, привитые ему старой монархией[1]. Но ни одна из тех идей, которые могли занять ум Вашингтона, не остановила на себе внимания первого консула, или, по крайней мере, он с чрезмерной легкостью счел их несбыточными мечтами для Европы (1800). Генерал Бонапарт был чрезвычайно невежествен в искусстве управления. Проникнутый военным духом, он обсуждение всегда принимал за неповиновение. Опыт изо дня в день вновь доказывал ему огромное его превосходство, и он слишком презирал людей, чтобы позволить им обсуждать меры, признанные им благотворными. Восприняв идеи древнего Рима, он всегда считал худшим из зол не положение человека, дурно управляемого и притесняемого в его частной жизни, а положение покоренного. Если бы он обладал умом более просвещенным, если бы ему была известна непобедимая сила общественного мнения, - я уверен, что природа не взяла бы в нем верх и деспот не проявился бы. Одному человеку не дано соединять в себе все таланты, а он был слишком изумительным полководцем для того, чтобы быть хорошим политиком и законодателем. В первые месяцы своего консульства он осуществлял подлинную диктатуру, в силу обстоятельств ставшую необходимой. Человеку, которого внутри страны тревожили якобинцы и роялисты, да еще память о недавних заговорах Барраса и Сьейеса, которому извне угрожали готовые вторгнуться в пределы республики армии королей, нужно было продержаться во что бы то ни стало. Эта необходимость, на мой взгляд, оправдывает все самовластные меры, принятые им в первый год консульства. Постепенно размышление, основанное на тщательных наблюдениях, привело окружающих к выводу, что он преследует исключительно свои личные цели. Тотчас им завладела свора льстецов; как это обычно бывает, они стали доводить до крайности все то, что считали мнением своего властелина[2]. Людям этого склада, вроде Маре или Реньо, оказывала содействие нация, привыкшая к рабству и хорошо себя чувствующая только тогда, когда ею повелевают. Дать сначала французскому народу столько свободы, сколько он мог усвоить, и затем постепенно, по мере того, как партии утрачивали бы свой пыл, а общественное мнение становилось бы все более спокойным и просвещенным, расширять свободу, - этой задачи Наполеон себе отнюдь не ставил. Он не задумывался над тем, какую долю власти можно, не совершая этим неосторожности, доверить народу, а старался угадать, какой крупицей власти народ удовлетворится. Если конституция, которую он дал Франции, была составлена с каким-либо расчетом, - это был расчет на то, чтобы незаметно вновь привести эту прекрасную страну к абсолютной монархии, а отнюдь не на то, чтобы довершить ее приобщение к свободе[3]. Наполеон мысленно видел перед собой корону; его ослеплял блеск этой обветшалой побрякушки. Он мог установить республику[4] или хотя бы двухпалатную систему управления; вместо этого он все свои помыслы устремил на то, чтобы положить начало династии королей.

[1] В 1814 году генералы предпочитают наименования "генерал-лейтенант" и "полевой маршал" названиям "дивизионный генерал" и "бригадный генерал", освященным столькими победами. [2] Каррион-Низа в 1801 году или Ферран в 1815 году. [3] Действия консула имеют такое же значение для истории Европы, как и для истории Франции. [4] Назначаемая Сенатом, охраняющим закон, Директория из пяти человек, состав которой обновляется по одному человеку в год; две палаты, непосредственно избираемые народом: первая - из числа людей, платящих тысячу франков налога, вторая - из числа тех, кто платит десять тысяч, и также обновляемая по одной пятой общего числа членов в год. Такого рода правительство - самая верная защита от опасности завоевания.

ГЛАВА XXI