Жизнь наизнанку

— Потому что сорок лет назад это имя мне дали мои родители, и, согласитесь, сейчас что-либо менять, даже ради такой красивой девушки, как вы, явно поздно, — непосредственно улыбнулся он.

Заскрипев тормозами, поезд остановился, и динамик, издавая нечленораздельно-хриплые звуки, сообщил о прибытии на конечную станцию.

— Так куда мы везём сумку? И как нас зовут? — переспросил Сёмушка, и в его глазах запрыгали смеющиеся зайчики.

— Сумку… Сумку мы везём на «Киевскую», а зовут нас Марьей, — неожиданно для себя произнесла она, и впервые за последние несколько лет на её лице появилась беззаботная и по-детски светлая улыбка.

* * *

— Любочка, на месте?

— Да, Вадим Олегович.

— Будь любезна, вэц-цамое, два кофе, один со сливками и, если можно, поскорее. — Щёлкнув, селектор умолк, и в секретарской наступила тишина.

— И поскорее, — машинально повторила Люба, копируя гнусавую интонацию шефа, и, отодвинув стул, встала из-за стола.

Обращение босса «Любочка» раздражало её до предела, но открыто высказывать своё неудовольствие она не решалась. Возможно, для ее тридцати «Любовь Григорьевна» и впрямь звучало бы несколько помпезно и не по возрасту, но она уж, как ни поверни, заслужила, чтобы ее называли просто Любой.

Две недели назад Вадиму Олеговичу исполнилось сорок восемь, он был моложе Берестова ровно на десять лет, но в свои почти шестьдесят Иван Ильич мог дать этому «юнцу» любую фору и всё равно обойти на финише. Зарайский был невысок, сухощав, с намечающейся лысиной и маленькими бегающими глазками неопределённо-мутного цвета. Чтобы скрыть свой небольшой рост и сутулость, он старался носить ботинки на высоком наборном каблуке и ходить в костюмах, сшитых специально по его фигуре в ателье; но ни дорогие пиджаки, ни стильные туфли не могли придать ему той роскошной неотразимости и кошачьей грации, которая была заложена в Берестове от рождения.

Обладая хорошей жизненной хваткой и острым умом, Зарайский медленно, но неуклонно двигался наверх, без мучений и колебаний перешагивая через головы и врагов, и друзей. Расчётливый, холодный и откровенно жадный, каждый пятилетний юбилей своей жизни он отмечал в новом кресле, никогда не жалея о сделанном и никогда не считая себя хоть в чём-то неправым.

Наблюдая за каплями, просачивавшимися сквозь потемневшее сито кофеварки, Люба вдыхала горьковатый запах «Арабики» и вспоминала годы, проведённые под начальством Берестова. Конечно, у Ивана Ильича были свои недостатки, но ни мелочностью, ни тем более скупостью он никогда не страдал. Требуя от людей порядочности и добросовестного отношения к своим обязанностям, он не изводил подчинённых по пустякам и не заставлял, подобно Вадиму Олеговичу, на каждый вдох и выдох писать объяснительные записки и заявления.

— Любочка, что там у нас с кофе? Я же, вэц-цамое, просил побыстрее, — голос босса был явно недовольным.

— Сейчас будет готово, Вадим Олегович, — мелодично произнесла Люба и тут же услышала щелчок — отключилась селекторная связь.

Да провались ты, в самом деле! Ну как можно приготовить кофе быстрее? Сесть на кофеварку сверху? Он же просил, подумать только! Раздражённо брякнув чашкой о блюдце, Люба бросила негодующий взгляд в сторону начальнической двери, обитой вишнёвым дерматином.

Признаться честно, несмотря на стремление относиться к новому шефу хотя бы нейтрально, в Зарайском её раздражало практически всё: чего только стоила его дурацкая манера говорить, нараспев растягивая слова и при каждом нужном и ненужном случае вставляя идиотскую присказку «это самое». Ладно бы ещё, если бы он хотя бы брал себе за труд проговаривать буквы набившей оскомину фразы, так ведь нет: едва-едва шевеля губами, Зарайский склеивал все звуки в одно нечленораздельное мычание и усиленно вытягивал «ц», будто скользил на ровном месте, когда, сдвигая узкие брови углом, через слово сообщал: «Вэц-цамое».

— Вадим Олегович, кофе, — приоткрыв дверь кабинета шефа, Люба очаровательно улыбнулась.

— Вэц-цамое, спасибо, Любочка, пока можешь быть свободна, если ты мне понадобишься, то я, вэц-цамое, тебя вызову. — Постучав по столешнице пред собой, будто подсказывая, куда можно поставить поднос с дымящимися чашками, Зарайский махнул ей рукой в сторону двери.

— Хорошо, Вадим Олегович. — Люба, бесшумно выскользнув, плотно прижала дерматиновую дверь рукой и, подражая мычащей манере начальника, сдвинула брови углом: — Вэц-цамое!