Жизнь наизнанку

— Но как так можно жить! — Удивился сталкер, холодея при мысли, что этот мальчишка убил своих охранников, чтобы вот так вот неестественно существовать. И еще смутное подозрение закралось в его голову…

— Нормально, — пожало плечами отражение. — Видишь ли, я очень боялся умереть.

— И никаких сожалений по поводу своей старой жизни? Никаких неудобств, воспоминаний?

— Да, нет, — пожал Павел плечами. — А собственно, о чем жалеть-то? Старой-то жизни уже нет. Не так ли? Вот и жалеть не о чем. А если бы я не сделал так, как сделал, то и не было бы меня тогда. А так ничего, нормально. Еды не надо, стареть не старею. Единственное, что мне необходимо… — Никифоров несколько замялся, искоса посмотрев на сталкера, тот забеспокоился, нервно сжимая автомат. — Это человеческие жизни. — У Антона все упало внутри. Он невольно попятился, а Павел Андреевич, вдруг, дико захохотал.

— Не бойся, — произнесло отражение, — я тебя не трону. Правда, с одним условием.

— Каким? — Прошептал Антон, поднимая автомат. — Ты возьмешь вон то зеркало, — отражение указало на маленькое зеркальце на тумбочке, рядом с креслом, на котором восседала мумия Павла, — и отнесешь его туда, откуда пришел. К людям. Мне просто необходима подпитка человеческими душами, а то случайными сталкерами не набалуешься.

— Так это твои собаки? — удивленно спросил Антон. — Но…

— Ну, знаешь, мне нужны души, а не тела. Тела достаются собакам. Вот такой интересный симбиоз получается…

— А если я не соглашусь? — Нахмурил брови сталкер, понимая, что если эта тварь, этот аномальный уродец попадет в метро, то случится нечто страшное…

— Тогда собаки закатят сегодня пир, — улыбнулось отражение.

— А я думаю, — зло прошептал Антон, прицеливаясь в зеркало, — что можно и по-другому…

Звук выстрелов слился в единый гул в этом замкнутом помещении. Антон не понял, что произошло, лишь почувствовал, падая, обжигающие тело пули. Подняться он уже не смог. Одно из ранений, по всей видимости оказалось смертельным. Слабость мгновенно распространилась по всему телу, и ему лишь оставалось хлопать глазами и сглатывать жидкость, напоминающую по вкусу кровь. По ходу, это и была кровь, так как сталкер чувствовал боль в горле. Очевидно, горло было прострелено. Лишь голос Павла издевательски звучал где-то рядом:

— Неужели ты думаешь, что зеркала здесь обычные? Наивный! Отец постарался, чтобы их не так легко было разбить. Так что ты стрелял сам в себя. И еще! Боишься ли ты смерти, Антон?

— Нет, — прохрипел тот. — Будь ты проклят! Урод.

— А я уже, — загоготал Павел. — Неужели ты думаешь, что мои охранники добровольно расставались с жизнью? Кроме того, проклятие — всего лишь одно из условий, которые надо было выполнить на пути к вечной жизни…

— Чтоб ты сдох… — Сознание ускользало от Антона, он смутно пытался разобрать, что говорит Никифоров.

— Ну, что ж, если ты не боишься смерти, тогда будешь жить… Жить вечно… А вместо тебя найдется когда-нибудь другой идиот, который отнесет мое зеркало людям.

Скрипнула дверь, открываясь, и в помещение одна за другой вбежали собаки, но этого сталкер уже не увидел…

Вертолет медленно поднимался вверх. Гул работающих двигателей и шум лопастей нарушал мнимую тишину, царившую в городе. В мертвом городе… Где давно не летают уже вертолеты… А этот взлетал. Да еще блестел свеженькой устрашающей раскраской…

Антон оглянулся. Странное ощущение Дежа Вю, словно это когда-то уже происходило. И собаки… Две собаки вышли из-за смятого и покореженного автобуса…

Когда Куранты двадцать бьют

Обтекает нас время, минуя,
Не поймаешь — уже не догнать…
Обнимает нас вечность, рисуя,
То, что нам никогда не понять.

Жаль утраченных лет бывает,
Жаль людей, отставших в пути,
Словно время и вечность знают,
Что нам нужно, чтоб дальше идти…

— А вы, дети, замечали, что настоящее, прошлое и будущее тесно связаны друг с другом? И лишь ветер в тоннелях, где-то зловеще холодный, где-то смертельно опасный, а где-то и приторно-успокаивающий, но от этого не менее смертельный, может об этом поведать. Да часы на Спасской башне, которые по неведомой всем живущим причине отбивают теперь в каждый Новый Год лишь столько ударов, сколько прошло лет после Катастрофы…

— Слишком пафосно! — Заметил рыжий парнишка десяти лет, прерывая рассказчика. Он толкнул локтем рядом сидящего друга, молчаливого черноволосого паренька своего возраста, чтобы тот поддакнул, но тот лишь смущенно пожал плечами, словно его только что оторвали от созерцания неведомой и страшной картины, уже успевшей образоваться в его богатой воображением голове. Мужчина тридцати пяти лет, сидящий на походном мешке, лишь глубоко вздохнул, словно был готов все отдать, чтобы ничего не рассказывать этим соплякам, но посмотрел на часы на руке — большую теперь редкость — и продолжил.