Жизнь наизнанку

— Художником я был, понимаешь? Рисовал все. Пейзажи, натюрморты, портреты. Но больше всего любил рисовать портреты. Почему? Потому что каждое лицо несло в себе чувства. Раскрывались они по-своему, но они были у каждого на виду. Люди не зашторивались маской. Они были открыты. И в каждом можно было различить чувства, желания… Ты понимаешь? — Иван неуверенно кивнул. — В то лето я приехал сюда с любимой. Кэтрин… Необыкновенное лето… — Его лицо на мгновение преобразилось и приняло такое выражение, что у Ивана перехватило дыхание в груди. Словно, сквозь ужасную маску, надетую на лицо, проступило лицо того парня из прошлого, который любил и лелеял свою единственную и обожаемую Кэтрин… И это выражение лица Дэнтона словно перенесло Ивана в то самое лето, когда для этого человека существовала только неуемная любовь, счастье (да, счастье!), и безграничное море возможностей, с помощью которых можно было за это счастье бороться. Художника даже пробила испарина, настолько это оказалось неожиданным. А потом это выражение на лице у Охотника растворилось так же быстро и незаметно, как и появилось. — Но, вдруг, все разом пропало. Исчезло. Растворилось. Заметь, как много терминов для обозначения разрушений можно применить. Исчезла и она. Но… Но те чувства, которые она у меня вызывала никогда не исчезнут. Поверь. Они здесь, — он ткнул кулаком в свою грудь, потом указал пальцем на свой висок, — в моем сердце и моих воспоминаниях. Потом я пробовал рисовать людей, но все выходило не то, не те это были люди. Вернее не так. Это были те же люди, но они скрылись под своими масками, не давая своим чувствам показаться наружу. Теперь это была слабость. А в мире смерти нет ничего хуже, чем проявление слабости. И бросил я тогда рисовать, занявшись другими делами, более нужными новому миру и новым людям.

Он тяжело поднялся со стула, немигающим взглядом охватив работы Художника, потом повернулся к воякам, топтавшимся за его спиной, и бросил им:

— Вручите ему два рожка патронов. Он их заслужил, — после чего он медленно направился по проходу, но вдруг, остановившись и обернувшись, изрек:

— Знаешь что? Бросал бы ты свое рисование к чертям собачим. И нашел бы себе нормальную, мужскую работу. Хоть и говорят, красота спасет мир, но это явно не наш случай. Стремление. Вот, что его спасет. И стремление вернёт людям счастье. А если тебе не хочется сопротивляться, то я могу переговорить кое с кем, и тебя выпустят за герму. Вот где развернулись настоящие, не скрытые чувства. Хотя, это скорее инстинкты. Обращайся, если что…

Художник долго еще стоял напротив нарисованной и простреленной Дентоном картины и молча смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд от пулевых отверстий во лбу. Он был подавлен. То, что отразилось в лице этого, казалось, каменного человека, повергло его в шок. Вот значит, что имел ввиду Охотник, говоря, что Иван не видит суть. И ведь действительно…

Мимо проходил юноша, замер у одной из картин, с интересом ее осматривая, после чего обратился к художнику.

— И сколько все это удовольствие?

— Извини, парень, — Иван повернулся к нему, окинув тоскливым взглядом. — Я не рисую.

(1) — ДЖОН САРЖЕНТА — американский художник портретист начала 20 века

А девочку девочку-то Надей…

— Все, мочи ее, Олег! — Быстро проговорил Виктор, поднимаясь и застегивая штаны. Их жертва, голая девочка, лет пятнадцати — шестнадцати, лежала на полу, не проявляя каких-либо признаков вменяемости. Она уткнулась глазами куда-то во тьму и тихо скулила, одновременно всхлипывая. Слезы уже не текли из ее глаз, и она не делала попыток подняться и убежать. — Нам не нужны лишние свидетели.

— Погоди, Олег, — заторопился Егор, — Я еще не до конца допросил ее!

Он спешно начал расстегивать штаны. Виктор недовольно посмотрел на него. Тот быстро стянул с себя одежду и тяжело навалился на жертву. Девчонка заскулила еще тоньше, закрывая глаза, а бандит лишь ускорил движения, довольно застонав.

— Мало ему! — Пробурчал Виктор, отворачиваясь и поглядывая по сторонам. — Быстрей давай, бык-производитель, а ну как кто нагрянет? Тогда только отстреливаться, или когти рвать с Китай-Города, иначе повесят прямо посреди перрона.

— Да ладно, — махнул рукой Олег, — пусть оттянется. Сюда все равно никто не ходит. Этот перегон, отсюда и до Тургеневской, говорят, заколдован. Или что-то типа того. Несколько караванов, ходят слухи, пропало за последние две недели.

— Да, мало ли что говорят? — Виктор, среднего склада мужик с бородой и черными, как смоль, волосами, обернулся к подельнику и недобро посмотрел на него. — Вон, говорили, что Гашиш пропал, а ты гляди ж, вышел, так ничего и не повстречав на пути.

— Так он один шел. А когда группой — тогда, говорят, и пропадают.

— Ой, все уже, замолчи! Эй, татарин? Долго у тебя еще там?