Жизнь наградила меня

– Кем вам приходится ваш дядя? – спросила рыхлая дама без шеи.

– Он мне приходится дядей, – твердо ответила я.

– Не уточните ли, в каком смысле?

– В том смысле, что он брат моей матери.

– Интересно, как же ваш дядя там очутился? – раздалось откуда-то сбоку.

– Его родители увезли ребенком, – с оттенком осуждения ответила я.

Двадцать шесть глаз укоризненно смотрели на меня.

– В каком возрасте? – строго спросил Гусаков.

– В трехлетием, – укоротила я дядин возраст на четыре года, надеясь смягчить малолетством преступность его поступка.

– И когда это произошло?

– В 1915-м… за два года до революции, – исказила я горькую правду.

– И зачем же к нему ехать, если вы его даже не знаете?

– Я его знаю, он приезжал в СССР.

– Тогда тем более зачем?

А ведь и впрямь, зачем? Ни одного вразумительного довода в голове.

– Мм… я хочу познакомиться с его семьей и… посмотреть Францию.

– Интересно получается, – ехидно ввернул старичок из совета пенсионеров. – Выходит, в своей стране вы всё посмотрели.

– Нет конечно… но, видите ли, здесь нет дяди.

– Вы уже бывали в капиталистической стране? – деловито осведомился некто худой и, по-видимому, в прошлом желтушный.

– Нет… еще нет. Первый раз собираюсь.

– Вот видите, – возликовал он, обнажив зубы цвета хаки. – Опыта поездок в капстрану у вас нет. Лучше начать с социалистических стран, ну, к примеру, с Болгарии.

– В принципе вы абсолютно правы, – почтительно согласилась я. – Но дядя мой живет во Франции… так уж случилось.

– В каком качестве он приезжал?

– В качестве кинорежиссера.

– А он знаменитый? – всколыхнулась дама без шеи.

– Достаточно известный. – И, спохватившись, уточнила: – И очень прогрессивный, почти коммунист.

– Скажите, пожалуйста, как интересно, – закудахтала она. – Может, он знает Ива Монтана?

Я уже собиралась сообщить ей, что он и Монтану приходится дядей, но товарищ Гусаков грозно зыркнул на даму.

– Семейная ситуация нам ясна. А достаточно ли вы знакомы с экономической и политической ситуацией во Франции?

– Мне кажется, да.

– Не забывайте, что будете встречаться с самыми разными людьми и по вашему поведению будут судить о советском народе в целом. Понимаете, какая на вас ответственность?

После этой тирады инквизиторы насупились, и я поняла, что сейчас-то и начнется настоящая художественная часть.

Каков партийный состав коалиционного правительства Франции?

Каково сравнительное производство стали и выработка электроэнергии в США, Англии, Франции и странах Бенилюкса?

За что Роже Гароди исключили из французской компартии?

Вопросы сыпалось горохом, как из прорвавшегося мешка. И я ощутила себя мухой, бьющейся об оконное стекло под ударами полотенца.

Рассказав о кознях марионеточных правительств Латинской Америки и вскрыв сущность военных операций «Клюв попугая» и «Рыболовный крючок», я поняла, что близка к инсульту. Перед глазами плыло что-то малиновое, уши заложило, как в самолете.

– Знаете ли вы, что Никсон лично посетил Шестой американский флот? – донеслось до меня, словно из-под земли. – Ваш комментарий?

«Прочь из нашего Средиземноморья!» – чуть было не взвыла я, но сдержалась и внятно изложила мнение тов. Громыко, почерпнутое мною из вчерашних «Известиях».

Наступила тишина. За окнами на набережной зажглись огни. Гусаков взглянул на часы и скороговоркой выпалил:

– Ну что, утвердим товарищу характеристику? (Через полчаса начинался хоккейный матч «Чехословакия – СССР».)

Комиссия проголосовала, и я, шатаясь, вышла на мраморную лестницу, чуть не свалившись в тропическую растительность.

Наутро разбухший скоросшиватель «Франция» был доставлен в ОВИР.

– Быстренько это вы справились, – осклабился Кабашкин. – Оперативно.

– Надеюсь, у вас мое дело тоже не залежится, – осмелела я.

Латунный таз Кабашкина выразил недоумение:

– Разве я решаю? Я всего лишь чиновник. Но вы пока готовьтесь, времени не теряйте.

Я его и не теряла. В холодильнике уже красовалась полукилограммовая банка черной икры, добытая в ресторане «Астория» в обмен на альбом Битлов у официанта Вовы.

– Если тебя не пустят, – плотоядно говорил Витя, – мы, надеюсь, съедим ее сами.

От его слов я холодела. А между тем телефон трещал от зари до заката. Друзья наперебой вызывались достать дефицитные сувениры. В дом лавиной хлынули оренбургские платки, вологодские кружева, подстаканники с эмалью, уральские самоцветы, грузинские плясуньи на металле, русские колхозницы из соломы, расписные деревянные ложки, а также несколько народных музыкальных инструментов, включая гусли.

Прошло три месяца. Выпал и растаял снег. ОВИР молчал, как Аскольдова могила. Я замирала при мысли, что парижские каштаны расцветут без меня и, собравшись с духом, позвонила Кабашкину.

– К сожалению, ответа пока нет, – пропел он в трубку бархатной виолончелью, – но как только, так сразу…

И вот наконец в почтовом ящике обнаружена открытка с предложением явиться. Накануне у мамы сошлись три пасьянса, а черная кошка, собравшаяся пересечь мне дорогу, передумала и шмыгнула в подворотню. Всё предвещало удачу.

Инструктор Кабашкин, снова являя чудеса галантности, предложил мне стул и пододвинул пепельницу.