Жизнь наградила меня

«Труп увезли. Рядом с искореженным "ситроеном" валялась заляпанная грязью и кровью белая шуба в луже первого в этом году и уже растаявшего снега…»

…Заглянув в комиссионку, мы с Мишей решили пообедать по соседству в ресторане «Волхов». Там нас угостили борщом, почему-то холодной бараниной с картошкой и почему-то теплой водкой.

Когда я попросила официантку принести нож для борьбы с жестким как подошва мясом, она ответила: «С ножами у нас напряженка».

– Ну-с, куда теперь? – спрашивает Миша.

– А у нас еще есть бензин?

– Полный бак. С момента вашей высадки на Московском вокзале мы накатали всего шестнадцать километров.

– А можно в Комарово? С минутной остановкой на Островах?

Мы катим по Литейному к Неве. Справа по борту – Большой дом. Здесь, в следственной тюрьме, мой отец провел первую блокадную зиму. Еще квартал, и слева по борту – улица Воинова, Ленинградский Дом писателей. Он сгорит три года спустя. Из Дома писателей в августе 1941 года отправлялись автобусы на Московский вокзал, увозя в эвакуацию интернат писательских детей. Мне досталось место у окна, рядом – будущий актер Миша Козаков. На наших правых запястьях бумажные браслетики с именем, фамилией и интернатским номером. Всё это очень весело, непонятно только, почему у родителей такие печальные лица и заплаканные глаза. Нас повезут сперва в Гаврилов-Ям под Ярославлем, а когда Ярославль начнут бомбить, – на Урал, в деревню Черную Краснокамского района, Молотовской (Пермской) области. Мы будем плыть на пароходе «Белинский» сперва по Волге, потом по Каме. Во время путешествия все дошколята переболеют коклюшем. Наш пароход – предпоследний, который пройдет невредимым. Последним прорвется пароход «Вера Засулич», эвакуирующий детей

Ленинградского мясокомбината. Остальные «детские» пароходы немцы потопят, несмотря на гигантские, видимые с воздуха надписи на натянутом на палубе брезенте – KINDER.

В деревне Черная нас поселят в здании школы. Спальни устроены в классах. Мы с Мишей Козаковым оказываемся в группе дошколят, наши кровати стоят рядом, один ночной горшок на двоих. Это ли не основание дружить всю жизнь?

(Я пишу эти строчки, а в горле ком. Вспоминаю, как в конце марта 2011 года мы с Витей вернулись из Израиля, где навещали в Тель-Авиве тяжело больного Мишу Козакова. В первый наш визит мы застали его в кресле, и ухаживающая за ним бывшая жена Аня уговорила его погулять. Мы с ним даже сделали два круга в сквере. А через неделю Мишино состояние так ухудшилось, что встать он уже не мог и почти не разговаривал, только несколько раз улыбнулся.)

…Вот мы вырулили на Каменноостровский проспект. В доме № 1, сразу за мостом, жил когда-то будущий владелец нью-йоркского ресторана «Русский самовар» Роман Каплан. В подвале дома он раскопал миниатюрную красного дерева рулетку, о которой я уже рассказывала выше, вспоминая Илью Авербаха.

…Было несколько способов попасть зимой на Острова. Самый желанный, но в наше время недоступный, – мчаться в санях в обнимку с драгуном, гусаром или кирасиром. Мы укрыты медвежьей полостью, морозной пылью серебрится его бобровый воротник. Кровь вскипает от шампанского, в снежном тумане горят желтые петербургские фонари, и слышен звон бубенцов издалека.

Реальный способ – тащиться в ЦПКиО в битком набитом трамвае, зажав подмышкой коньки. «ЦПКО, ЦПКО, ЦПКО, – ворчала Нуля, – будто курей созываешь».

Во времена моего детства модная спортивная одежда представляла собой двухцветную куртку – «ковбойку» или «москвичку». Моя «москвичка», плод коллективного творчества мамы и Нули, была создана из папиного пиджака и куска клетчатого одеяла, подаренного квартирной соседкой.

Наряд дополнялся шароварами и вязаной шапкой с помпоном.

В этом элегантном наряде я каждое воскресенье приезжала на Елагин остров, на Масляный луг, и, завидев сквозь голые ветви деревьев освещенный каток, ускоряла шаги по темным аллеям. Из репродуктора хрипло неслось:

Мы несемся навстречу огню,
И коньки подпевают, звеня.
Догоню-ю, догоню-ю,
Ты теперь не уйдешь от меня.
До-го-ню-ю-ю, до-го-ню-ю-ю,
Ты теперь не уйдешь от меня-я-я-я!

Потом репродуктор замолкал, хрипел и кашлял. У меня останавливалось сердце от страха, что праздник кончился, но вдруг ясно и широко начинал литься вальс Глинки. Откуда ни возьмись – минуту назад я все глаза проглядела, – перед носом возникали два кавалера из 321-й школы – Игорь Мужеев и Игорь Матросов, и мы, взявшись за руки, неслись, делая корявые перебежки. А иногда со мной на каток ездил папа, и я раздувалась от гордости, когда он «в одиночном катанье» мастерски выписывал «шестерки», «восьмерки» и «девятки».

– Катка давно нет в помине, – говорит Миша. – Едем дальше.