Читаем Жизнь на грешной земле (сборник) полностью

Кивком головы Лидия поздоровалась с Катей, подняла оглобли тележки, но Пашка отстранил мать, раздраженно кинул:

— Сами мы… А ты надолби еще на тележку. — И рыкнул на сестру: — Запрягайся давай!

Вдвоем с сестрой они потащили тележку, кизяки сверху сыпались тяжелыми камнями, но Пашка ни разу не оглянулся.

— Злой он у тебя, — сказала Катя.

Лидия на это никак не отреагировала, стояла, опираясь двумя руками на лопату, и угрюмо глядела, как догорает закат.

С тех пор как стал у Кати обозначаться живот, Лидия, пожалуй что, и не разговаривала с ней, здоровалась кивком, так же и отвечала на все просьбы и распоряжения, работала исправно, а голоса не подавала, все больше и больше каменела. И Катя понимала ее состояние, чего ж тут не понять. И сейчас ей тяжко было находиться возле Лидии.

Катя хотела идти дальше, к коровнику, как Лидия вдруг разомкнула губы:

— А дитя потом не отдавай Федотье. Сгубит она его. Не дам, все орет, чтоб наша кровь с ихней смешалась…

Лидия стояла, все так же держа руки на лопате, но Кате казалось, что она рубит ее этой лопатой по голове, по плечам, по груди. А когда уж сообразила, о чем говорит Лидия, все в ней запротестовало.

— Ваша кровь?! — не понимая даже смысла своих слов, закричала вдруг. — А при чем… откуда? Мой это ребенок! Наш с кузнецом Петрованом! Он его отец! Понятно? Понятно?!

— Ну и ладно. Чего орешь-то? — повернулась к ней Лидия, не снимая рук с лопаты.

Под ее мутным, невеселым взглядом Катя враз осеклась, онемела. Ее не слушались ни язык, ни руки, ни ноги. Хотелось сделать хотя бы шаг назад от Лидии, от этих ее мутных и пустых глаз, а ноги словно по колено врезались в землю.

— А про Пашку ты ошибаешься, — с тяжелой усмешкой промолвила Лидия. — Кабы лаял, да не кусал… А он не просто злой, береги ты своих детишек, Катерина. Не знаю как, только еще пуще глаз не спускай.

Повернулась и пошла устало прочь от загона, хотя Пашка повелел ей еще наломать кизяков.

* * *

Не так-то уж и обеспокоили эти слова Катю, не новостью было для нее, что детей надо сторожить от Пашки Пилюгина, который в это лето вовсе распоясался. Как приехал со школы, так и начал ходить по Романовке с дубинкой и, грозя своей палкой, открыто похвалялся:

— Перебью, как утят, всех этих паршивят афанасьевских да тихомиловских. Мишка в тюрьме за отца сгниет, а этих со света сживу.

Он похвалялся, но слова-то были не его, а Федотьины. Катя узнавала ее выражения, раза два или три просила старуху:

— Урезонь ты своего хулигана, совсем он загонял моих ребятишек, до ветру боятся выйти.

— Ишо што скажешь? — поднимала Федотья на Катю изъеденные ненавистью глаза. — Бандюк-то как раз Мишка-тюремщик твой, а не Пашенька.

Как появился в деревне Пашка Пилюгин, Катиных ребятишек дальше глаза не отпускали, чаще всего возле них толкалась Андрониха, добровольно превратившаяся в няньку, а когда старая занемогала, Катя просила то одну, то другую женщину приглядеть за ними. И все равно Пашка чуть не каждый день улучал момент и бросался на них, ровно щука на рыбью мелочь, бывало, и догонял, колотил без жалости то одного, то другого.

— Ты построжила бы сына-то! — говорила Катя и самой Лидии. — Или мне в милицию на Пашку заявлять?

— А ты и сделай, — отвечала на это Лидия. — А пуще на Федотью. Забрали бы их с глаз моих — так в ноги бы тебе упала…

Так вот оно и шло день за днем — Катя с утра до ночи крутилась с колхозными делами, детишки ее чем дальше, тем больше сидели взаперти, а коли выходили на воздух, так жались к дому, настороженно толклись у крыльца, а увидев Пашку, шныряли в открытые двери, как суслики в темную норку.

А Пашка-змей, как называла его Андрониха, зверел все больше. Он завел рогатку и, притаившись где-нибудь, пулял каменными зарядами, однажды пробил голову Игнатию. От боли парнишка заревел. Увидев кровь, заплакали и остальные. Напуганный всем этим, Пашка юркнул в свое подворье.

В этот час Кати в деревне не было и вообще Романовка была пустынной — как раз заканчивали сенокос, на улице случился лишь кузнец Петрован Макеев, тащивший какие-то железки к своей кузнице. Услышав рев и увидев мелькнувшего за воротца Пашку, кузнец бросил железки и, проворчав: «Ну, счас я тебя, стервец такой!», бросился к дому Пилюгиных.

Рванув дверь, он увидел Пашку, прятавшегося за спину Федотьи. Из кармана брючишек торчала рогатка.

— А-а… Ну-к, давай сюда свое оружие! — рявкнул Макеев от порога.

— Ты что… чего надо? — окрысилась было на него Федотья.

Но кузнец отодвинул старуху в сторону, выдернул из Пашкиного кармана рогатку, два раза хлестанул ею по его лицу.

— С-сопляк! Паршивец…

Пашка, загораживаясь руками, кричал точно поросенок. Федотья, вцепившись в кузнеца, пронзительно завизжала:

— Разбойни-ик! Дите избивать! Вонючка колченогая…

— А-а, колченогая?! — побагровел кузнец. Рогатку сунул в карман своих штанов и, брякнув пряжкой, сдернул с себя ремень. Старуха, завизжав пуще прежнего, отшатнулась. Но кузнец и не думал на нее замахиваться, железной своей рукой он схватил Пашку, бросил его, как тряпку, на кровать, рявкнул:

— Подставляй задницу!

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги