Жизнь на грешной земле (сборник)

Она прикрыла глаза и полежала так, успокаиваясь. Тошнота стала проходить, а голова долго еще кружилась. Возле кровати все топтались детишки, время от времени всхлипывали. «Сердешные… сердешные вы мои», — думала Катя. Сквозь ее прикрытые ресницы выдавливались слезы, она, не открывая глаз, обтирала их пальцами.

* * *

Когда все прошло, Катя поднялась с кровати и сказала детям:

— Спасибо, мои хорошие. Это так меня вырвало… от похоронок этих. Поешьте там чего да ступайте на двор! А я счас вот приберусь маленько да на работу,

Когда дети убежали из дома, Катя опять долго смотрела в окно на улицу. Тумана и в помине не было, вершины холмов сияли под щедрым солнцем. Ночной дождь обновил и без того весеннюю землю, холмы стали еще праздничнее, старые, чисто вымытые крыши домов тоже будто помолодели.

Лишь в душе у Кати была разлита чернота, все там было перековеркано, переломано, раздавлено. «Как же теперь быть-то? Что делать? Скоро ведь и живот появится, заметно будет…» — думала она, и от этих мыслей дышать стало трудно. Она ударила ладонью в створки окна, распахнула их, жадно глотнула чистого и прохладного еще воздуха.

Где-то поблизости, за углом, слышались ребячьи голоса, и Катя, перегнувшись через подоконник, крикнула:

— Эй, кто там? Игнатий, Зойка?

Но из-за угла выбежали Николай с Захаром, тревожно засверкали глазенками:

— Че, Кать? Надо чего?

— Сбегайте… бабку Андрониху позовите.

Из-за угла, пока она это произносила, появились и остальные двое, все вчетвером кинулись через дорогу к дому Андрона. Катя подумала, что всем-то бы им не надо бежать, чего привлекать лишнее внимание, хотела даже крикнуть, чтоб трое вернулись, но не стала, потянула к себе створки окна, плотно закрыла их на ржавый шпингалет.

Когда старая и немощная Андрониха пришла, Катя, скрючившись, лежала на кровати, смотрела в сторону двери пустыми глазами.

Поздоровавшись, старуха окинула взглядом комнату, увидела валяющиеся на полу конверты с похоронками, подняла их, положила на столик в углу, потом пододвинула к кровати табуретку и, скрипя костями, опустилась на нее.

— Себя-то, Катерина, тож пожалела бы, — вздохнула слабой грудью старуха, — Что ж теперь… убивайся не убивайся.

Катя мотнула головой в одну, потом в другую сторону, перевернулась на живот, зарылась лицом в подушку и, прокусив до пера худенькую наволочку, глухо завыла.

— От, ты… господи ты боже! Ты слышь, Катерина… — Андрониха поднялась с табуретки, растерянно потопталась, опять села. — Ты, говорю, остудись, Катюшка. Ну, сложила их война проклятущая в землю-матушку, царство им небесное…

— В землю! — Катя оторвала от подушки мокрое, распухшее лицо. — И я хочу лечь туда же! Туда же…

— Чего мелешь-то?! — сердито вскрикнула Андрониха.

— Бабушка! Да у меня же скоро… пузо попрет!

И, уронив голову в подушку, опять зарыдала.

Последние Катины слова оглушили старуху. Некоторое время она сидела молча, только пошевеливала высохшими губами, а слов никаких не произносила.

Затем подняла вздрагивающую руку, перекрестила уткнувшуюся в подушку Катю.

— Бабушка, бабушка, — простонала та глухо. — Помоги мне!

— Да ить, сердешная… Как помочь-то?

— Как, как! — вздернулась Катя, села на кровати. — Откуда я знаю, как вы это делаете? Ну, дай выпить чего, чтоб кровью из меня все вышло. А то — выдави, выскреби…

— Окстись ты! Дура… — опять сердито выкрикнула старуха. — За это теперь тюрьмой жгут. Мне то все едино где помирать, да ведь и тебя посадят. А мало тебе всего?

Весенний день на улице набирал силу, солнце щедро лило в комнату через два небольших оконца тепло и свет, горячие желтые полосы согревали Катины ноги, спущенные с кровати.

Она еще раз негромко всхлипнула, углом одеяла обтерла остатки слез.

— Тайком же, бабушка, — попросила она жалко и униженно. — Никто ж и не узнает.

— Ага, иголка в сене, что ль, это? Федотья вон первая и донесет.

Еще помолчав, Катя тоскливо произнесла:

— Хоть бы еще Доньку за все это спасла… Что же теперь делать мне? Как быть-то?

— Единственно, ежелив добиться, чтобы в больнице все изделали.

— Как?

— Кому нельзя рожать-то… По здоровью редко разве бывает? Тем разрешают аборты по закону.

— По здоровью мне не выйдет.

— Ну, мало ли… ежлив тебе этого начальника попросить. Дорофеева-то.

— Не-ет, — качнула головой Катя. — С этим стыдом еще к нему… Нет.

— Ну тогда и гнись, покуль не упадешь, — жестоко вдруг сказала Андрониха.

— Бабушка, — с обидой и укором проговорила Катя. — Я думала… хоть ты меня поймешь. И пожалеешь.

— Так что понимать-то? Девка ты пакостливая, все в деревне про то знают. От жиру сбесилась, блудить с того и принялась, пузо и нагуляла с Артемкой. Поганей-то тебя в Романовке и нету. Ну, так за все это и казнись теперь…

Бабка Андрониха говорила это, блестевшие зрачки Кати сперва все расширялись и расширялись. А когда до нее дошло, что старая женщина в эти жестокие слова вкладывает совсем противоположный смысл, из глаз обильно брызнули благодарные, облегчающие душу и все тело слезы, она качнулась, упала с кровати на колени.