Жизнь на грешной земле (сборник)

— Уйди… с дороги, — прохрипела вдруг Варвара и пошла прямо на Семена. Вершин, испугавшись выражения ее глаз, попятился, повернулся и, придерживая рукой лисью шапку, перемахнул через изгородь.

Медленно шла по улице Варвара Крутоярова к своему дому. Она и не соображала, куда шла, зачем шла. Все, что угодно, думала Варвара, но только не это. Пусть бы сияли Федора с работы и поставили рядовым колхозником, пусть бы взыскали за разбазаренное сено. Вместе с ним она приготовилась пережить позор. А теперь… Теперь… Как же это?

Встречавшиеся колхозники останавливались, долго смотрели вслед Варваре. Одни смотрели с теплотой и сочувствием, другие — с удивлением и неприязнью.

Не было еще такого, чтобы жена выступила свидетелем против мужа.

…Федор Крутояров пришел домой через несколько дней, небритый, с опухшим от водки лицом. Варвара обеими руками схватилась за сердце и так застыла, стоя у разведенной квашни.

Федор молча прошелся по комнате. Под его ногами тяжело поскрипывали половицы. Знакомый и привычный скрип причинял Варваре острую щемящую боль, точно кто проводил ножом по самому сердцу. Она, не смея еще что-либо сказать, только плотнее стиснула зубы.

Заросшая щетиной дряблая щека Федора дрогнула, он рассмеялся горько, нехорошо:

— Ухожу я… к брату в город. Сапожником на углу работать буду… ха-ха-ха…

Федор смеялся долго, неведомо чему. И Варвара поняла, что муж мертвецки пьян и держится на ногах только благодаря каким-то неимоверным усилиям.

— Федя!.. — Крутояров качнулся, медленно повернул к жене посиневшее лицо с воспаленными глазами.

— Молчи! — крикнул он и сжал кулаки. Покачиваясь, он долго стоял посредине комнаты, презрительно смотрел на жену.

— Молчи… на колхозном собрании скажешь.

Так же медленно отвернувшись, Федор пошел к двери. В глазах у Варвары плеснулся ужас. Она догнала мужа и, маленькая, обезумевшая, повисла у него на плече.

— Федя!.. Феденька!.. Куда же ты? Прости, Федя, переживем… Ведь думала — как лучше…

Федор шел медленно и ровно, словно не ощущая тяжести жены. У дверей он повел плечом, и Варвара, обессиленная, сломанная, осела возле порога. Не посмотрев на жену, Федор вышел из квартиры и прямо через огороды, лесом пошел к железнодорожной станции, оставляя на рыхлом снегу черные следы.

В распахнутую дверь комнаты клубами врывался морозный воздух.

Очнулась Варвара в районном селе Назаровке, где начинала свою колхозную жизнь.

Она медленно открыла глаза и первое, что увидела, была огромная медная, потемневшая от времени люстра. Где-то она уже видела эту люстру, но где и когда — припомнить не могла. Варвара долго вспоминала, закрыв глаза.

Режущая боль в сердце заставила вскрикнуть:

— Федя!..

Давно-давно, когда в Назаровке раскулачивали последнего богача, Федя, ее Федя, тогда еще семнадцатилетний паренек, приволок люстру из кулацкого дома в только что открытый на селе клуб.

— Ископаемая штука! — показывая на люстру, заявил Федя. — Вот клеймо — при царице Екатерине сделана. Тяжелющая чертяка. Пусть теперь освещает нашу веселую жизнь…

Варваре было тогда пятнадцать лет. Она обошла вокруг лежащей в пыли люстры и стала зачем-то протирать ее тряпочкой.

Люстру повесили в клубе. Позже в селе отстроили новый клуб, настоящий, с двумя зрительными залами, а в этом доме разместилась больница. Люстру оставили на прежнем месте. Только вместо свечей кузнец Михеев смастерил невысокие трубочки из белой жести, в которые можно было ввинчивать небольшие электрические лампочки.

Вспомнив все это, Варвара поняла, что находится в больнице. Как попала сюда — она еще не знала. Попытки восстановить в памяти происшедшее ни к чему не приводили. Каждый раз воспоминания обрывались на том месте, когда Федор, сбросив ее со своего плеча, толкнул ногой дверь и огородами пошел к лесу. Варвара начинала тяжело и беззвучно плакать.

— А вот плакать-то, волноваться в вашем положении и нельзя, — строго сказал ей молодой врач, недавно назначенный в районную больницу. Подчиняясь его голосу, Варвара краем простыни вытерла слезы.

Вскоре она начала поправляться. Повернув голову к окну, целыми часами смотрела на постаревшие, уже начинающие оседать сугробы, на чернеющий не по-зимнему лес. Иногда после обеда за окном звенела апрельская капель.

Однажды в больницу пришла Антипьевна, долго раскладывала на тумбочке какие-то банки, пирожки, крендели.

— Не пускают в палаты-то, — ворчала старуха, опрастывая сумку, — эти, как их? С крестами на лбах…

— Санитарки, — подсказала Варвара.

— Во-во, они. Уже на четвертый раз насилу пробилась к тебе. Это вот Михеева баба тебе гостинец послала, это Ваньки Прядухина старуха пирог испекла…

Опорожнив сумку, Антипьевна привычным жестом откинула полу больничного халата и села на краешек кровати.

— Ну как ты, Варварушка?

— Поправляюсь, Харитина Антипьевна, спасибо.

Старушка пожевала губами, снова оправила полу халата.

— Как там Витька мой?