Жизнь моя

В зеркальце заднего вида отразилось, как братство горнолыжников повернуло на Андорру и исчезло из виду. Внезапно ее машина осталась одна на трассе. Пейзаж становился суровей. Она помнила это с детства. Белые руссильонские быки. Аккуратные террасы виноградников. Крошечные молчаливые деревни, прилепленные к зубчатым холмам.

Все это было таким знакомым, а теперь — увиденное в первый раз зимой — тревожаще иным. Голая земля, виноградные лозы укорочены до причудливо искривленных корней картин Ван Гога. Это слегка шокировало. Все равно что увидеть свою подругу впервые без макияжа.

Когда она добралась до супермаркета перед Квийаном, она ощутила, что попала в Каталонию. Симпатичный парень на контроле пропел ей bonjur и галантно донес ее коробку с продуктами до машины. У него были испанские бархатные брови и прямой взгляд шоколадного цвета глаз. Когда она улыбнулась ему, он вспыхнул, как нектарин. Да. Немного надо, чтобы поднять настроение в тридцать шесть.

* * *

Антония достигла Ля Бастид около двух. Остановив машину на мосту и выйдя на ледяной северный ветер, она была захвачена запахом костра — запахом настолько знакомым, что у нее на глаза навернулись слезы: детство вернулось вновь.

Все было таким же, как в ее воспоминаниях. Меньше, конечно, и более серым, поскольку небо Каталонии было покрыто тяжелыми тучами. Но там, на холме, стояла все та же маленькая каменная церковь, где мессу служили только раз в месяц, когда проездом бывал священник. И высоко над деревней был замок Сарак — раньше ей казалось, что там живут эльфы. А дальше на главной улице виднелась вывеска depot de pain, куда она, восьмилетняя, бегала, исполненная важности, за багетами для отца.

Образ другой восьмилетней девочки мгновенно изменил картину. Моджи в ее тесных желтых шортах, скачущая по-щенячьи вокруг Патрика, когда они шли по rue de la Clouette. Антония решительно пресекла эти мысли. Забралась на белого коня и поскакала прочь по покрытому снегом склону.

Сев в машину, она осторожно направила ее вниз по дороге к мельнице.

Последний раз она была на этой дороге, когда ее мать везла их в аэропорт, на следующий день после трагедии. Тогда она была шокирована, потрясена. Слишком потрясена, чтобы многое из этого помнить, как осознала она к своему облегчению. У нее вырвался судорожный вдох, и она поняла, что сдерживала дыхание.

— У прошлого нет власти, — сказала она себе. Она прочла это в каком-то журнале в парикмахерской. Так что это должно быть правдой.

Она припарковалась во внутреннем дворе и нашла ключ под камнем, где, как и говорил месье Меру, gardien, он и должен был быть, и вошла в дом. Еще одна волна облегчения. Она вдохнула лишь затхлость застоявшегося воздуха, сырости и паутины. Призраков на мельнице не оказалось.

Это была мертвая неприветливость дома, который стоял пустым и нетопленным долгие годы. И еще было темно. Она позабыла, какими крошечными были окошки, созданные для того, чтобы сохранять тепло, а не для того, чтобы пропускать свет. В разгар лета это было не страшно, наоборот — прохладу и влажность они только приветствовали. А теперь здесь было как в могиле. В холодной могиле.

Месье Меру любезно включил генератор еще накануне, но радиаторы все еще не были теплее температуры тела. Она повернула термостат, и внизу, в необозримой глубине подвала, раздался звук, похожий на атомный взрыв, — это подсказало ей, что бойлер, кажется, перешел на другую скорость. Месье Меру предупреждал ее по телефону о шумах. Если они прекратятся через пять минут, то все в порядке. Он только не сказал, что будет, если они не прекратятся.

Кухня была в жутком состоянии. Серые, вязанные крючком, занавески истлевали прямо на окнах. Коричневый, весь в пятнах, линолеум. Мрачный желтый свет одинокой сорокаваттной лампочки. Кухонный стол потерял одну ножку и пьяно накренился. Некогда под него заползло умирать какое-то маленькое существо. Антония подумала об Альфонсе и ощутила жалость. Она собрала пыльные останки в старую газету и вынесла во двор.

Вернувшись обратно, она твердо заявила себе, что по работе ей приходилось бывать и в не таких запущенных берлогах, поэтому нечего жаловаться. Но все равно сократила срок своего пребывания здесь с пяти до трех дней.

Неудивительно, что ее мать и сестра пали духом. Понадобилось бы, по крайней мере, пятьдесят тысяч фунтов и несколько лет нервного напряжения, чтобы втащить эти рассыпающиеся руины в двадцать первый век. И потом: кому они нужны? Придется распрощаться с мыслью о скорой продаже.

Она подошла к умывальнику вымыть руки. Прошло подозрительно долгое время, пока кран наконец выплюнул залп ржавой воды. Она сполоснула руки, затем вышла, чтобы принести из машины бакалею. Чудесным образом после долгого сна холодильник, дрожа, заработал, хотя она не стала бы зарекаться, что это надолго. Ничего страшного. Если он выйдет из строя, она сможет денек продержаться на французских тостах.