Жизнь моя

— Я не могу не сказать тебе, Кассий. Другой возможности у нас не будет, а ты… ты должен знать. Не ради меня, ради себя…

Он озадаченно наблюдал, как она подошла к двери и тихо позвала Фенио. Через несколько секунд раб явился, мягко подталкивая впереди себя мальчика. Потом старый критянин ушел нести дежурство на улице.

Тацита отвернулась от Гая, который стал неподвижен. Она положила руки на плечи мальчика и просто сказала:

— Это мой сын Титус.

Титус бесстрашно вышел вперед, простер руки и поблагодарил генерала за спасение их жизней.

Гай не двигался. Он стоял, опустив руки, глядя в лицо двенадцатилетнего мальчишки, в его необыкновенные серые глаза — его собственные глаза! — глядящие на него.

Потом он поднял голову и посмотрел на нее поверх темных взъерошенных кудрей сына. Его губы приоткрылись, но слова не шли… Он откашлялся. Начал снова.

— Почему… почему ты мне не сказала?

Она облизнула губы.

— Как я могла? Ты попытался бы меня остановить. Ты бы дал себя убить.

Она наблюдала, как он принимает эту правду, как и правду того, о чем она умолчала. Если бы ее отец узнал, что она, его единственная дочь, носит под сердцем ребенка провинциального офицера, он убил бы и ее тоже.

— И ты никогда не догадывался? — спросила она.

Он ошеломленно покачал головой.

— Иногда мне приходило в голову, конечно, Но я думал… я думал, я бы узнал. Я думал, такие вещи можно почувствовать. Каким-то образом.

Ее глубоко задело проявление невежества у такого умного человека.

Титус переводил взгляд с одного на другого, пытаясь понять, что происходит, и хмурясь, потому что ничего не понимал. Он выглядел точно как Гай, когда злится. Та же оттопыренная нижняя губа, те же сдвинутые прямые брови.

— Оставив меня, — медленно произнес Гай, — ты спасла мою жизнь. И свою. И его. Все три наши жизни. — Он помолчал немного. — А я думал, ты была малодушной! Что ты оставила меня под принуждением.

Тяжелой походкой он подошел к стулу и сел, вытянув перед собой больную ногу. Заинтригованный, Титус спросил:

— Ты ранен, господин?

Гай посмотрел на него.

— Давно.

— Болит?

— Временами… Подойди ближе… Титус.

Титус приблизился.

Гай взял руку мальчика в свою руку. Хмурясь, он держал ее, изучая, словно экзотическую хрупкую вещь, которая должна остаться в его памяти. Наконец он сказал:

— Титус, твои пальцы в пятнах от чернил.

Титус слегка улыбнулся.

— Как и у тебя, господин.

— Да. Я писал допоздна.

— Везет тебе, господин. Моя мать не дает мне сидеть допоздна.

Гай не выпускал руку мальчика.

Титус облизал губы:

— Ты левша, господин.

— А ты наблюдателен, Титус.

— Я заметил, потому что сам левша.

Гай мягко взял мальчика за плечи и посмотрел в лицо.

— А что ты пишешь? Гм… Ты пишешь стихи?

— О нет, господин. Я пишу пьесы.

— Ах пьесы… — Он кивнул. — Это хорошо.

— Отец так не думает. Он говорит, писать — не серьезное дело, и я, когда вырасту, стану чиновником, но я не хочу. Я буду драматургом.

— Этого пути и держись.

— То же мне говорит мать, когда отца нет рядом. — Он бросил на Тациту вопрошающий взгляд, чтобы убедиться, не переступил ли границ.

Она ободряюще кивнула и попыталась улыбнуться.

— Твоя мать права, — произнес Гай. Их взгляды встретились над головой мальчика.

Она сказала:

— Я должна была отослать его на всякий случай. Ему надлежало быть с близнецами у моего брата в…

Титус закатил глаза:

— О, мама!

— Но я не могла. Я не могла вынести разлуки с ним.

Гай спросил:

— Ты ему скажешь?

— Конечно. Когда ему исполнится семнадцать.

Он кивнул.

— Что ты мне скажешь? — спросил Титус.

— Секрет, — ответил Гай.

— А почему ты не откроешь мне его сейчас?

— Потому что это слишком опасно. Не только для тебя, но и для твоей матери.

Титус недовольно выпятил нижнюю губу. Тацита знала этот взгляд. Он означал озабоченность. Гай тоже заметил его и мягко сказал:

— Но вместо этого я хочу подарить тебе кое-что.

Титус с надеждой взглянул на него.

Гай развязал мешочек на поясе и вынул бронзовую чернильницу.

— Ой, гляди-ка, это ж сова! — воскликнул Титус в восхищении.

— Да, сова, — кивнул Гай. — Какое-то время ты будешь в пути, и эта вещица понадобится тебе.

Он снова порылся в мешочке и на сей раз извлек маленький бронзовый футлярчик — Титус знал, что в таких держат бумагу, чтобы она не мялась.

— Здесь немного бумаги, — сказал Гай. — Перо у тебя есть?

Титус нетерпеливо кивнул.

— Хорошо. Тогда начинай.

Он вложил чернильницу и футляр в руки Титуса и накрыл их своей рукой. В эту минуту было больно смотреть на его лицо…

— Держи это всегда при себе, — сказал он тихо. — Это для записи тех мыслей, что придут тебе в голову. Иначе ты их забудешь. Поверь мне. Я знаю.

Титус взглянул на него.

— Ты тоже так делаешь, господин? Держишь свои мысли при себе?

— Да, всегда.

— Всегда, — повторил Титус с удовлетворением.

— Есть секрет, как открывать чернильницу. Дай-ка я тебе покажу…

Тацита наблюдала, как склонились друг к другу две головы — одна светлая, другая темная, и обе непослушные. Титус был нахмурен и тяжело дышал ртом. Его рука лежала на предплечье отца.

Внезапно Гай поднял голову и встретился с ней взглядом. Его глаза блестели.

— Спасибо, — прошептал он.