Жизнь Микеланджело

«Закон Христов есть закон свободы… Нельзя назвать управлением такой строй, при котором правила устанавливаются волею одного человека, по природе своей склонного к злу и руководимого бесчисленными страстями. Нет!: Всякое главенство есть главенство разума. Предметом своим оно имеет приведение правильными путями тех, кто ему подчинен, к правильной их цели — счастью. Главенство папы есть также главенство разума. Папа должен знать, что главенство его простирается над людьми свободными Он не должен Повелевать, запрещать или разрешать по своему произволу, но исключительно согласно правилам разума, согласно божественным заповедям и согласно правилу Любви, — правилу, приводящему все к богу и к общему благу».

Виттория была одной из самых восторженных душ в этой небольшой идеалистической группе, в которой соединялись люди с наиболее чистой совестью в Италии. Она вела переписку с Рене Феррарской и с Маргаритой Наваррской; и Пьр — Паоло Верджерио, перешедший впоследствии в протестантство, называл ее «одним из светочей истины». Но когда началось движение контрреформации, руководимое безжалостным Караффой[253], на нее напало смер тельное сомнение. Душа у нее, как и у Микеланджело, была страстной, но слабой; ей необходимо было верить, она не в силах была противостоять авторитету церкви. «Она не переставала мучить себя постами, власяницами, пока на костях оставалось мясо»[254]. Друг ее, кардинал Поль[255], вернул ей спокойствие, принудив ее к подчинению, заставив смириться гордыню разума и забыть себя в боге. Она исполнила это с опьянением самопожертвования… Если бы она принесла в жертву только одну себя! Но вместе с собою она пожертвовала, и всеми своими друзьями; она отреклась от Окино, писания которото она передала римской инквизиции; подобно Микеланджело, эта великая душа была сломлена страхом. Она топила угрызения своей совести в безотрадном мистицизме:

«Вы видели, в каком хаосе неведения я обреталась, в каком лабиринте ошибок я блуждала, имея тело в непрестанном движении, с целью обрести покой, и душу и непрерывном волнении, с целью обрести м, ир. Бог захотел, чтобы сказано было мне: «Fiat lux!», чтобы узрела я, что я — ничто и что все пребывает во Христе»[256].

Она призывала смерть, как освобождение. Умерла она 25 февраля 1547 года.

Она познакомилась с Микеланджело как раз в Ту пору своей жизни, когда она более всего была проникнута свободным мистицизмом Вальдеса и Окино. Эта меланхолическая и беспокойная женщина, всегда нуждавшаяся в руководителе, на которого она могла бы опереться, чувствовала не меньшую потребность в более слабом и более несчастном, чем она, существе, на которое она могла бы истратить всю материнскую любовь, переполнявшую ее сердце. Она постаралась скрыть от Микеланджело свое смятение. Ясная по внешности, сдержанная, немного холодная, она доставляла ему то спокойствие, которого сама искала от других. Их дружба, намечавшаяся в 1535 году, сделалась тесной, начиная с осени 1538 года, и всецело была основана на боге. Виттории было сорок шесть лет, ему было шестьдесят три. Она жила в Риме, в монастыре Сан — Сильвестро — ин — Капите, под Монте Пинчио. Микеланджело обитал около Менте Кавалло. Они сходились по воскресеньям в церкви Сан — Сильвестро на Монте Кавалло. Брат Амброджо Катерино Полити читал им послания апостола Павла, которые они вместе обсуждали. Португальский художник Франсишко да Оланда сохранил нам память об этих беседах в своих четырех «Диалогах о живописи»[257]. В них содержится живая картина этой серьезной и нежной дружбы.

Когда Франсишко да Оланда в первый раз посетил церковь Сан — Сильвестро, он застал там маркизу Пескара с некоторыми друзьями за слушанием душеспасительного чтения; Микеланджело там не было. Когда чтение послания было окончено, любезная женщина, улыбаясь, сказала чужеземцу:

— Конечно, Франсишко да Оланда охотнее выслушал бы какую-нибудь речь Микеланджело, чем эту проповедь.

На что Франсишко с глупой обидчивостью ответил:

— Как, сударыня, ваша светлость полагает, что я ничего другого не могу понять и годен только для живописи?

— Не будьте так обидчивы, мессер Франсишко, — сказал Латтанцио Толомеи, — маркиза именно убеждена в том, что живописец годен на все. В таком почете у нас, итальянцев, живопись! Но, может быть, своими словами она хотела к удовольствию, полученному вами, прибавить удовольствие послушать Микеланджело.

Ф|рансишко рассыпался в извинениях, а маркиза сказала одному из своих слуг:

— Поди к Микеланджело и скажи ему, что я и мессер Латтанцио после богослужения остались в этой часовне, где такая приятная прохлада, и если он хочет потратить немного времени, это будет к большой нашей пользе… Но, — прибавила она, зная диковатость Микеланджело, — не говори ему, что Франсишко да Оланда, испанец, находится здесь.