Жизнь Микеланджело

В могучих скульптурах и в живописи Микеланджело тема любви отсутствует: в них он выражает лишь самые героические свои мысли. Он словно стыдится дать здесь волю сердечным слабостям. Доверяет он свои тайны одной лишь поэзии. Только в стихах Микеланджело открывает нам муки сердца, пугливого и нежного под суровой оболочкой:

Люблю; зачем я только родился?
Amando, a che son nato?[125]

* * *

Окончив роспись Сикстинской капеллы, Микеланджело возвращается во Флоренцию: Юлий II умер,[126] и ничто больше не удерживает его в Риме. Он может снова приняться за любимое свое творение – гробницу ныне усопшего папы. По договору он обязуется сделать ее за семь лет.[127] На целых три года он весь ушел в эту работу.[128] В эту сравнительно мирную пору своей жизни – пору раздумчиво грустной и ясной зрелости, когда бешеное кипение времен Сикстинской капеллы улеглось словно затихло и вошло в берега разбушевавшееся море, – Микеланджело создает свои самые совершенные творения: «Моисея»[129] и луврских «Рабов».[130] Тут ему в полной мере удалось привести в равновесие свои страсти и волю.

Но то была лишь краткая передышка, и снова бурно и тревожно течет его жизнь, снова Микеланджело обступает непроглядная тьма.

Новый папа, Лев X, задался целью помешать увековечению своего предшественника и заставил Микеланджело трудиться во славу дома Медичи. Не то чтобы Лев X был так уж расположен к художнику – мрачный гений Микеланджело был глубоко чужд эпикурейцу-папе,[131] который куда больше благоволил Рафаэлю, но в Льве X говорило тщеславие: создатель фресок Сикстинской капеллы был гордостью Италии, и папа решил его приручить.

Он предложил Микеланджело возвести фасад Сан-Лоренцо – церкви Медичи во Флоренции. Микеланджело, подстегиваемый соперничеством с Рафаэлем, который за время его отсутствия стал первым художником в Риме,[132] не нашел в себе силы отказаться, хотя выполнить новую работу, не забросив старой, он был не в состоянии, и лишь навлек на свою голову впоследствии неисчислимые беды. Он убеждал себя, что справится с гробницей Юлия II и с фасадом Сан-Лоренцо, если все второстепенные работы передаст помощнику, а сам займется главными статуями. Но по своему обыкновению он постепенно увлекся новыми планами и уже не мог примириться с тем, что кто-то разделит его славу. Более того, он дрожал при одной мысли, что Лев X раздумает доверить ему постройку фасада, и сам умолял надеть на него еще и эти цепи.[133]

Конечно, продолжать работу над памятником Юлию II оказалось невозможным. Но еще прискорбнее было то, что и фасад церкви Сан-Лоренцо тоже не удалось возвести. Если б Микеланджело только отказался от помощника, это было бы еще полбеды, но роковое стремление все делать самому погнало его в Каррару наблюдать за разработкой мрамора, тогда как ему следовало бы сидеть во Флоренции и работать. Ему пришлось столкнуться с множеством затруднений. Медичи настаивали на том, чтобы мрамор брали из недавно приобретенных Флоренцией каменоломен в Пьетрасанте, а не в Карраре. Микеланджело вступился за каррарцев, и папа не постеснялся обвинить его во взяточничестве,[134] когда же он скрепя сердце подчинился приказаниям папы, на него ополчились каррарцы. Они вошли в сговор с Лигурийскими судовладельцами, и Микеланджело, которому надо было перевезти заготовленный мрамор, напрасно объездил все побережье от Генуи до Пизы: нигде он не мог зафрахтовать ни одной барки.[135] Да еще пришлось от каменоломен к морю строить дорогу, частично на сваях, через горы и заболоченные равнины. Местные жители не желали участвовать в расходах по прокладке дороги. Нанятые каменотесы ничего не смыслили в своем деле. И каменоломни были новые, и рабочие были новичками.

Микеланджело горько сетовал:

«Покорить эти горы и обучить здешних людей искусству… Да легче воскресить мертвых!»[136]

Но все же он не сдавался:

«Я выполню то, что обещал, наперекор всему и с божьей помощью создам самое прекрасное произведение, какое когда-либо видела Италия».

Сколько он положил сил, таланта, вдохновенных восторгов – и все впустую! В конце сентября 1518 г. от переутомления и забот Микеланджело даже слег в Серавецце. Он сам сознавал, что напрасно растрачивает здоровье и творческие мечты, обрекая себя на труд простого поденщика. Его томит желание поскорее приступить к работе и вместе с тем знакомое чувство страха: а вдруг он не справится? Были ведь еще и старые обязательства, которые он никак не мог выполнить.[137]

«Я сгораю от нетерпения, но проклятая моя судьба заставляет меня делать не то, что хочется… Я все время казнюсь, сам себя почитаю обманщиком, хотя и не виноват».[138]

Вернувшись во Флоренцию, Микеланджело терзается в ожидании барок с мрамором, но Арно обмелела, и тяжело груженные суда не могут подняться вверх по течению.