Тов. Ленин пришел к одному заключению: Коммунистическая партия для всего того нового положения, в котором приходится работать, абсолютно не годится». В чем же дело? — спрашивает Рязанов — и отвечает: ЦК нарушил все начала партийной демократии. «Пока партия и ее члены не будут принимать участия в коллективном обсуждении всех этих мер, которые проводятся от ее имени, пока эти мероприятия будут падать, как снег, на голову членов партии, до тех пор у нас будет создаваться то, что т. Ленин назвал паническим настроением... Тов. Ленин сегодня сказал, что мы ставим точку этому отступлению. Я слышал об этой точке, но я не знаю, где поставили эту точку. ...Перестали отступать,— где мы перестали?.. Это надо сказать, а это не было сказано». Рязанов попрекал Ленина еще и тем, что тот чересчур ругает пролетариат:
Не понравилось Рязанову и то, что Ленин сказал о международных делах. Ленин говорил, что слишком много внимания уделяется в прессе Генуэзской конференции. Наоборот, возразил Рязанов, «надо поступать, так, как поступал Ллойд-Джордж, как поступает Пуанкаре...» Они, утверждал Рязанов, создают у себя в тылу «армию» общественного мнения, «опираясь на которую они станут делать как можно меньше уступок». Рязанов предложил поднять агитацию на всех заводах и фабриках России с такой же целью.
Во время прений Ленин, сидя в президиуме, или с краю сцены, на ступеньках, делал заметки. Прения продолжались весь день 27 марта и возобновились 28-го. Некоторые выступления отличались удивительной прямотой. Украинский делегат Мануильский, позже, на посту секретаря ИККИ, ставший примером ортодоксального служаки, сказал по поводу Донецкой истории: «Тов. Ленин недостаточно информирован». С. П. Медведев из Рабочей оппозиции сказал: «Лучшие партийные работники, подавая в коммунистические ячейки заявления о выходе, заявляют, что они чувствуют себя в нашей партии на положении голосующей куклы». Ленин, прибавил он, занят крестьянством, пытается выиграть на свою сторону крестьянство, а о рабочем классе забывает. Профсоюзный работник В. В. Косиор сказал, что Политбюро само — «тянет к себе много из тех вопросов, которыми ему заниматься незачем». «Я знаю из опыта своей работы в Москве, как Политбюро, по собственной инициативе, все время тащило к себе вопросы, вроде того, кому быть заместителем в том или другом отделе ВЦСПС». Политбюро вовсе не вынуждено заниматься покупкой консервов, прибавил он. Оно само настаивает на том, чтобы заниматься такими мелкими вопросами.
Затем в защиту Ленина выступил Троцкий. Некоторые из ошибок и трудностей, сказал он, объясняются тем, что русская революция — первая социалистическая революция в мире. «Если бы мы выступили на арену социальной революции не как первая страна, а как вторая, если бы в Германии или, скажем, во Франции пролетариат сейчас был у власти, если бы нам не грозили удары со стороны империализма,— какова бы была наша хозяйственная политика?.. Мы конфисковали бы только те предприятия, которые могли бы при данном положении наших организационных средств и сил организовать... Мы оставляли бы до поры до времени в средних предприятиях частный капитал». Но «мы были окружены врагами. Чем были капиталисты и директора на каждой фабрике и на каждом заводе? Это были ячейки мировой контрреволюции».
Троцкий вспомнил, как в начале революции являлись делегации с уральских заводов. «У меня щемило сердце: «Что мы сделаем? — Взять-то мы возьмем, а что мы сделаем?» Но из бесед с этими делегациями выяснилось, что меры военные абсолютно необходимы». Иначе правление предприятий превратилось бы в «ячейку контрреволюции». «С точки зрения отвлеченно-хозяйственной можно сказать, что та наша политика была ошибочна... с точки зрения политической и военной в широком смысле слова она была абсолютно необходимой».
Для Троцкого военный коммунизм был не попыткой ввести социализм, а военной необходимостью. У большевиков просто не было иного выхода, и нет смысла оправдывать ужасы военного коммунизма тем, что он был якобы попыткою социализма. Но с того момента, как гражданская война кончилась, Троцкий предложил отменить военный коммунизм. Ленин и другие дали ему отпор. Из тщеславия — или из чувства неуверенности в себе,— но Троцкий теперь напомнил съезду о том, что он когда-то внес верное предложение и предложение это не было принято: «Где же может начинаться ошибка? Тут были разногласия, возвращаться к которым нет никакого смысла. Когда можно было перейти к продовольственному налогу — на 6 месяцев раньше или на год раньше?» Троцкий намекал, что целый год был потерян, потому что его не послушали вовремя.