Чтобы поверить в нэп, крестьянин должен был чувствовать себя в безопасности, он хотел быть уверен, что ему не угрожают продотряды ЧК. Нэпман хотел знать, что его не арестуют и не конфискуют у него товаров и прибыли. Поэтому Ленин сообщил съезду, что деятельность ЧК будет теперь ограничена «сферой чисто политической»,— во всяком случае, покуда гидра контрреволюции не подняла опять свою голову. В связи с этим 6 февраля 1922 года Чрезвычайная Комиссия была переименована в Государственное Политическое Управление (ГПУ). Нравы и обычаи этого учреждения не претерпели изменений. «Тов. Петерс! —- писал Ленин 1 марта 1922 года члену коллегии ВЧК.— Со взяткой и пр. и т. п. Государственное Политическое Управление может и должно бороться и карать расстрелом по суду. ГПУ должно войти в соглашение с Наркомюстом и через Политбюро провести соответствующую директиву и Наркомюсту и всем органам». Наркомюст ведал судами, Наркомюсту инструкции давало Политбюро, а в уши Политбюро нашептывало ГПУ. В судопроизводстве от переименования ЧК мало что изменилось.
В профсоюзной работе в связи с нэпом тоже возникли трудности. Об этом Ленин писал в постановлении ЦК от 12 января 1922 года. Переход к политике хозяйственного расчета на государственных предприятиях, писал Ленин, вызовет трения между рабочими и администрацией. «Поэтому и компартия и Соввласть, как и профсоюзы, должны открыто признать существование экономической борьбы». Профсоюзы должны стать посредником в конфликтах между рабочими и администрацией, а если имеют место «открытые конфликты в виде стачек», то «на государственных предприятиях» задачей профсоюзов является «принятие мер к устранению действительных непорядков», вызвавших стачку, «политическое воздействие на массы и проч.». «Всякое непосредственное вмешательство профсоюзов в управление предприятиями... должно быть признано безусловно вредным и недопустимым»377.
3 февраля 1922 года советские газеты опубликовали известие из Ганновера о том, что Международный союз металлистов принял принципиальную резолюцию об ответе на войну забастовкой. «Предлагаю следующее,— писал Ленин по этому поводу членам Политбюро.— Поместить ряд статей в «Правде» и «Известиях» с напоминанием судьбы Базельского манифеста и с подробным разъяснением всей ребяческой глупости или всего социал-предательства, повторяемых металлистами. Поставить на ближайшем расширенном заседании Исполкома Коминтерна вопрос о борьбе против войны и принять обстоятельные резолюции с разъяснениями, что только заранее подготовленная и испытанная революционная партия, с хорошим нелегальным аппаратом, может успешно провести борьбу против войны, причем средством борьбы является не забастовка против войны, а образование революционных ячеек в воюющих армиях, подготовка их для произведения революции»1.
Это предложение Ленин передал членам Политбюро через секретаря, по телефону. Ему опять нездоровилось. Он был в Горках и оттуда 21 января продиктовал по телефону письмо заместителю председателя Совнаркома А. Д. Цюрупе: «Я не смогу вернуться раньше трех, а может быть, четырех недель»378 379. В самом деле, 2 февраля Политбюро вынесло решение о продлении отпуска Ленину до XI съезда партии, т. е. до конца марта380.
Отпусков Ленин не любил. Они оскорбляли его чувство долга и, должно быть, озадачивали его. В январе—марте 1922 года, в Горках, он чувствовал себя плохо, страдал бессонницей и желудком. Но мозг его работал энергично, как всегда. Через год, в марте 1923 года, в этом мозгу едва теплилась жизнь, а тело Ленина было наполовину парализовано. В январе 1924 года наступила смерть. Однако в течение года, предшествовавшего умственному изнеможению, которое положило конец карьере Ленина, его интеллектуальная хватка оставалась превосходной, и он в еще большей степени, чем когда-либо, обладал господством в Советской России. Престиж его вырос, выросло его понимание людей и событий. Никто бы в течение тех 12 месяцев с марта 1922 по март 1923 года не заподозрил, что перед ним хвост кометы, а не восходящее солнце. Он мог бы, казалось, прожить еще лет 10—15 в расцвете сил и изменить тем самым всю советскую историю и порядочную часть мировой.
Действительно, последний год Ленина был его величайшим годом. Но, наверное, и самым печальным, ибо нельзя не предположить на основании того, что он говорил и писал в течение этого года, что он ясно сознавал, в чем его неудачи.
В этой высочайшей и последней стадии своей жизни Ленин стоял лицом к лицу с двумя основными вопросами. Эти вопросы были: внешняя политика и бюрократия. К внешней политике относился вопрос о существовании РСФСР во враждебном: окружении, а бюрократия сводилась к вопросу об управлении государством, о функционировании диктатуры. Все было в безраздельном ведении бюрократии: все советские граждане, земледелие и искусство, промышленность и образование, транспорт и информационная служба, издательское дело и строительное,— все, за исключением самых интимных деталей личной жизни.