Жизнь коротка, как журавлиный крик

Случилось так, что, когда мама взялась восстанавливать в Краснодаре сгоревшее в бомбежку мое свидетельство о рождении, потребовали почему‑то меня в натуре.

Я очень хорошо помню эту поездку в Краснодар, потому что мне тогда довелось видеть Ганку в первый и последний раз. Принесла тогда мама моя Ганке недобрую весть, и потому так получилось, что видел я ее в трудный час жизни, поэтому хочу рассказать все подробности того путешествия.

С вечера я ощущал на себе повышенное внимание многочисленных тетушек, двоюродных братишек и сестренок. Так всегда было в нашей большой аульской семье, когда кто‑то должен был отправляться в дальнюю дорогу. А дорога в Краснодар считалась тогда дальней и непростой. Зная этот обычай, я легко перешел из обычного состояния, в котором было много запретов и обязанностей, в почетное состояние уезжающего, в котором уже не было обязанностей, а были одни привилегии. Этот обычай провожания особенно поддерживала бабушка Камия. Она негласно режиссировала всю процедуру прощания с отъезжающим.

Вечером после ужина наступило время, когда нас с мамой стали готовить к дороге. Бабушка у плиты готовила нам в дорогу курицу' и лепешки. Лепешки были не простые, а слоеные, самые любимые. Пищу в дорогу отъезжающим всегда готовила она собственноручно и никому это не доверяла. Одновременно она давала все необходимые советы и распоряжения. Тетушки помогали маме собирать вещи. Прощались именно со мной, потому что я был первый из детей, кто отправлялся в дорогу так далеко. К маминым поездкам в Краснодар уже привыкли, и никто особенно не обращал внимания на то, что и она уезжает. Зато я был в центре внимания всех. Тети давали советы, как вести себя в дороге и преодолевать ее трудности. Наперебой к этим советам подключались сестренки и братишки, младшие из которых смешили всех своими советами. Одни советовали, как переходить через лес и не бояться, другие — как ехать в машине, когда доберемся до станицы Корсунской, третьи — на что обращать

внимание в городе. Большинство советов все же возвращалось к тому, как себя вести в Курго. В то время наш аул был окружен лесами. Те, что были недалеко, мы, дети, знали, потому что постоянно ходили в поисках ягод, дички и просто приключений. Мы знали меру их опасности и как в них не заблудиться. Но Курго, который был за рекой, часто из рассказов взрослых в нашем воображении представал как лес особый, фантастический и опасный. Поэтому не случайно, слушая советы относительно Курго, мой самый маленький двоюродный братик Русик Гутов выбрал у печки самое большое полено и вручил мне, чтобы я им убивал волков, которые встретятся в лесу. Прощание было предельно задушевным и продолжалось до полуночи. И хотя нам всем эту атмосферу прощания хотелось продлить еще и еще, бабушка напомнила, что утром надо рано вставать и, читая молитвы, стала меня укладывать на сон, чего она обычно не делала.

Утром она же разбудила меня. Мама была уже готова к дороге. Только развиднелось, и поэтому ничего не хотелось есть, но бабушка настояла, чтобы я все же попил калмыцкого чая с лепешкой. После чая она сказала, чтобы я пошел к дедушке прощаться. В его комнате уже было накурено. Дедушка Калятчерий положил свою большую корявую руку мне на голову, сказал, мягко улыбаясь:

«Будь мужчиной» и дал мне денег. Я понял, что это были мои персональные деньги для города, в отличие от маминых денег.

Дядя Гиса вез нас на подводе до хутора Городского. Он всю дорогу объяснял маме, что в Курго уже нечего бояться, что дедушка нас не отпустил, если была бы опасность, что люди уже ходят там свободно и что, если она боится, то пусть пока не поздно возвращается и дожидается попутчиков. Мама ссылалась на крайнюю необходимость быть в Краснодаре. Мне же очень не хотелось возвращаться, манила дорога.

Дальше при всем желании дядя везти нас не мог: предстояла лодочная переправа через глубокую в этом месте речку Пшиш. Потом был еще какой‑то ерик, который мы преодолели в каюке — такой выдолбленной из бревна толстой пироге. Хутора Мелехов и Терновый остались позади, и мы вошли в самую мощную лесную зону Курго.

Мне было и страшно, и любопытно впервые оказаться в Курго, о котором так много слышал. Ждал от него чего‑нибудь необычного, смотрел по сторонам, отставал от мамы. Так шел я до тех пор, пока

в чаще, мимо которой мы проходили, не раздались треск, возня, топот и затем душераздирающий вопль какой‑то твари — не то птицы, не то зверя. Мама покраснела от ужаса и стала причитать: «О, гос-. поди, какой только хаце — паце здесь не водится». И хотя после этого вопля воцарилась тишина, она казалась неустойчивой и тревожной. Мама взяла меня за руку, и мы ускорили шаг.