Жизнь Кольцова

Далеко-далеко, на самом горизонте, четко выделяясь на оранжевой полосе заката, виднелась одинокая, сгорбившаяся над сохой фигурка пахаря.

– Уж не тот ли? – улыбнулся Сребрянский. – А я, помню, тогда еще в тетрадь себе записал это место из «Путешествия»: «Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твое осуждение…» И кончается: «Закон? И ты смеешь поносить сие священное имя? Несчастный!..»

– Экая у тебя память! – восхищенно сказал Кольцов.

3

Весь путь до Москвы они проехали, вспоминая Радищева. Сребрянский оживился, внимательно приглядывался к прохожим и проезжим, к мужикам во встречных деревнях, к ожидающим на станциях путешественникам. Он задумал описать в стихах и свое путешествие.

– Гляди, как бы вместо Козловки в Сибирь не заехал, – пошутил Кольцов. – В пути, говорят, под ноги глядеть надо, а не по сторонам…

Ближе к Твери дорога стала плоха, и, как ее ни мостили бревнами и плетнями, седоков мотало из стороны в сторону, точно мореходов на утлом челноке в разбушевавшемся море.

Возле самого въезда в город, у заставы, они повстречали телегу; по бокам ехали верховые солдаты. В телеге сидели три мужика. Они были закованы, цепи побрякивали на рытвинах. За телегой, плача, шла баба. Закрывшись подолом, она брела как слепая, спотыкаясь и падая. Один мужик что-то крикнул кольцовскому ямщику. Конный солдат обернулся и не спеша вытянул его плетью: «Я те покричу!»

Сребрянский изменился в лице, весь передернулся, словно удар солдата достал и его.

– За что это их? – спросил Кольцов у ямщика.

– А кто ж его знает… Значит, чем-нито не угодили начальству, – неопределенно ответил ямщик. – Надо быть, за это…

– Боже мой! – простонал Сребрянский.

Ночью в Твери ему стало хуже, снова вернулась лихорадка. Кашель душил и не давал спать. Кольцов тревожно прислушивался к неровному хриплому дыханию Андрея Порфирьича. «Господи, – думал Алексей, – хоть бы до двора довезти!»

4

Когда тарантас въехал во двор Белевского подворья, Сребрянский был так слаб, что в избу его пришлось внести на руках.

– Занедужил, вижу, попутчик-то? – опросил дворник. – Чай, отдельную горницу надобно? Есть хорошая.

Горница в самом деле была хороша. Ее два окошка выходили в садик, полы чисто вымыты, разостланы свежие половики; большая деревянная кровать, накрытая сшитым из разноцветных лоскутков одеялом, была завешена голубым ситцевым пологом. Одно было плохо: перед образами горели три лампады, и в комнате стоял тяжелый запах лампадного масла.

Кольцов задул лампадки, распахнул окно и велел дворнику послать за лекарем.

– Ну, как, Андрюха? – наклонился к Сребрянскому. – Не легшеет?

Не открывая глаз, Сребрянский слабо улыбнулся.

– Замотался ты со мной, Алеша… Ведь у тебя своих дел полно.

– Ну, дело не медведь, в лес не уйдеть! – пошутил Алексей. – Эх, благодать-то какая на дворе, гляди…

Сребрянский с трудом повернулся к окну. Сад был как бы сквозной, листья еще не распустились, но почки набухли и лопнули, и легкий пушок покрывал ветки. Тысячи синиц пересвистывались тоненькими голосами. В конце сада росли старые березы, из-за которых виднелись три золотые маковки старой церкви.

– Как славно, – вздохнул Сребрянский. – Это, брат, не Питер, это – наше…

– Лекарь пришел, – просунулся в дверь дворник. – Чай-то пить будете ай нет?

– А как же без чаю! Еще и спрашивает! – возмутился Кольцов.

Лекарь оказался молодым, похожим на Шуберта немцем, в очках, с пухлыми щеками и грустной улыбкой. Он велел закрыть окно, осмотрел Сребрянского, прописал ему лекарство и сказал, что весенний воздух, столь полезный для здорового человека, больному, и особенно легочному больному, может быть не только вреден, но и губителен.

– Надо много лежать и иметь покой, – закончил немец и, пообещав заходить ежедневно, откланялся.

Кольцов пошел его проводить.

– По совести скажите, господин лекарь… довезу ли?

Немец поднял глаза к небу и пожал плечами:

– Есть медицина, но есть также и бог. Во всяком случае, продолжать путешествие опасно. Надо ждать теплой и сухой погоды.

5

Пока лекарь осматривал Сребрянского, а дворник возился с самоваром, небо, как это часто бывает весной, покрылось тучами, в саду сделалось темно, в окна застучал косой холодный дождь.

Под ровный шум дождя Сребрянский уснул.

Алексей напился чаю и присел к окну. Дождь хлестал по веткам сада. Где-то за стеной однообразно журчала струя падающей с крыши воды. Идти по такой погоде никуда не хотелось. Кольцов расстелил на лавке кафтан и лег. И сразу усталость от пути, от дорожных хлопот мягко, липко навалилась на него, ноги разом отяжелели, глаза закрылись сами собой. В воображении потянулась дорожная колея, черные поля с лесочками и оврагами, ветлы по краю дороги, шаткие мосты; проплыла ветхая деревянная колокольня, мелькнул верстовой столб; прохожий человек, отступив с дороги в грязь, снимал шапку, кланялся. Затем откуда-то вынырнула телега с закованными мужиками, конный солдат, плачущая баба, – и снова потянулась дорожная, черная, кое-где наполненная водой колея, замелькали верстовые столбы, корявые ветлы…