Жизнь Клима Самгина

Клим был рад уйти; он не понимал, как держать себя, что надо говорить, и чувствовал, что скорбное выражение лица его превращается в гримасу нервной усталости.

Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая серое, измученное лицо Макарова с провалившимися глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.

— Бредит, — шопотом сказала она, махнув рукой на Клима. — Уйди!

Но Клим на минуту задержался в двери и услыхал задыхающийся, хриплый голос:

— Я — не виноват… Я — не могу.

Лидия снова, тоном приказания, повторила:

— Уйди!

К вечеру Макарову стало лучше, а на третий день он, слабо улыбаясь, говорил Климу:

— Извини, брат! Напачкал я тебе тут…

Он был сконфужен, смотрел на Клима из темных ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима:

— У тебя вкусы старика; только старики и старухи развешивают так много фотографий.

Макаров молчал, смотрел в потолок и казался новым, чужим. И рубашка на нем была чужая, Климова.

Когда, приехав с дачи, Вера Петровна и Варавка выслушали подробный рассказ Клима, они тотчас же начали вполголоса спорить. Варавка стоял у окна боком к матери, держал бороду в кулаке и морщился, точно у него болели зубы, мать, сидя пред трюмо, расчесывала свои пышные волосы, встряхивая головою.

— Лидия слишком кокетлива, — говорила она.

— Ну, это ты выдумала! Ни тени кокетства.

— Приемы кокетства — различны.

— Знаю, но…

— Макаров распущенный юноша, Клим это знает.

— Ты несправедлива к Лиде…

Клим слушал, не говоря ни слова. Мать говорила все более высокомерно, Варавка рассердился, зачавкал, замычал и ушел. Тогда мать сказала Климу:

— Лидия — хитрая. В ней я чувствую что-то хищное. Из таких, холодных, развиваются авантюристки. Будь осторожен с нею.

Клим давно знал, что мать не любит Лидию, но так решительно она впервые говорила о ней.

— Я, разумеется, понимаю твои товарищеские чувства, но было бы разумнее отправить этого в больницу. Скандал, при нашем положении в обществе… ты понимаешь, конечно… О, боже мой!

Наверху топал, как слон, Варавка, и был слышен его глухой крик:

— Запрещаю. Ер-рунда!

Затем по внутренней лестнице сбежала Лидия, из окна Клим видел, что она промчалась в сад. Терпеливо выслушав еще несколько замечаний матери, он тоже пошел в сад, уверенный, что найдет там Лидию оскорбленной, в слезах и ему нужно будет утешать ее.

Но она сидела на скамье, у беседки, заложив ногу на ногу, и встретила Клима вопросом:

— Ты не станешь стреляться из-за любви, — нет?

Спросила она так спокойно и грубовато, что Клим подумал:

«Неужели мать права?»

— Как придется, — ответил он, пожав плечами.

— Нет, не станешь! — уверенно повторила она и, как в детстве, предложила:

— Посидим.

Затем, взглянув на него сбоку, она задумчиво произнесла:

— Ты, вероятно, будешь распутный. Я думаю — уже? Да?

Озадаченный Клим не успел ответить, — лицо Лидии вздрогнуло, исказилось, она встряхнула головою и, схватив ее руками, зашептала с отчаянием:

— Как это ужасно! И — зачем? Ну вот родилась я, родился ты — зачем? Что ты думаешь об этом?

Клим приосанился, собираясь говорить много и умно, но она вскочила и пошла прочь, сказав:

— Не надо. Молчи.

Когда она скрылась, Клима потянуло за нею, уже не с тем, чтоб говорить умное, а просто, чтоб идти с нею рядом. Это был настолько сильный порыв, что Клим вскочил, пошел, но на дворе раздался негромкий, но сочный возглас Алины:

— Неужели? Ага, я говорила…

Клим постоял, затем снова сел, думая: да, вероятно, Лидия, а пожег быть, и Макаров знают другую любовь, эта любовь вызывает у матери, у Варавки, видимо, очень ревнивые и завистливые чувства. Ни тот, ни другая даже не посетили больного. Варавка вызвал карету «Красного Креста», и, когда санитары, похожие на поваров, несли Макарова по двору, Варавка стоял у окна, держа себя за бороду. Он не позволил Лидии проводить больного, а мать, кажется, нарочно ушла из дома.

— На дворе Макаров сразу посветлел, оживился и, глядя в прозрачное, холодноватое небо, тихо сказал:

— Бесподобно.

Лежа в карете, морщась от сильных толчков, он погладил правою рукою колено Клима.

— Ну, брат, спасибо тебе. А кровопускание это, пожалуй, полезно, успокаивает.

И слабо усмехнулся, добавив:

— Только ты — не пробуй: больно да и стыдно немножко.