Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

– Моя доверительница, – почтительно говорит он, не называя доверительницу по имени. – Принимая во внимание... Исходя из этого факта... На основании изложенного... – Он как бы нарочно говорит фразами апелляционной жалобы, его почтительность сопровождается легкой судорогой толстых губ и остренькой усмешкой пронзительных глаз. Коротким жестом левой руки он как бы отталкивает от себя что-то. Его ужимки заставили Самгина почувствовать, что человек этот обижен Мариной и, кажется, ненавидит ее, но – побаивается. Отношение к ней он переносил и на него, Самгина.

– Кол-лега, – говорил он, точно ставя запятую между двумя л.

– Далее: дело по иску родственников купца Потапова, осужденного на поселение за принадлежность к секте хлыстов. Имущество осужденного конфисковано частично в пользу казны. Право на него моей почтенной доверительницы недостаточно обосновано, но она обещала представить еще один документ. Здесь, мне кажется, доверительница заинтересована не имущественно, а, так сказать, гуманитарно, и, если не ошибаюсь, цель ее – добиться пересмотра дела. Впрочем, вы сами увидите...

О гуманитарном интересе Марины он сказал с явным сожалением, а вообще его характеристики судебных дел Марины принимали все более ехидный характер, и Самгин уже чувствовал, что коллега Фольц знакомит его не с делами, а хочет познакомить с почтенной доверительницей. В черном кабинете стоял неприятный запах, возбуждая желание чихать; за окнами шумел, завывал ветер, носились тучи снега. Просидев часа два, Самгин почти с наслаждением погрузился в белую бурю на улице, – его толкало, покачивало, черные фигуры вырывались из белого вихря, наскакивая на него, обгоняя; он шел и чувствовал: да, начинается новая полоса жизни. С Мариной следует быть осторожным. И необходимо взять себя в руки. «Поставить себя в центр круга непоколебимых выводов», – вспомнил он фразу Брагина и возмутился засоренностью своей памяти.

Через несколько дней он, в сопровождении Безбедова, ходил по комнатам своей квартиры. Комнаты обставлены старой и солидной мебелью, купленной, должно быть, в барской усадьбе. Валентин Безбедов, вводя Клима во владение этим имуществом, пренебрежительно просипел:

– Если – мало, сходите в сарай, там до чорта всякой дряни! Книжный шкаф есть, клавесины. Цветов хотите? У меня во флигеле множество их, землей пахнет, как на кладбище.

Он курил немецкую фарфоровую трубку, дым шел из ноздрей его широкого носа, изо рта, трубка висела на груди, между лацканами модного толстого пиджака, и оттуда тоже шел дым. Но похож был Безбедов не на немца, а на внезапно разбогатевшего русского ломового извозчика, который еще не привык носить модные костюмы. Лохматый, с красным опухшим лицом, он ходил рядом с Климом, бесцеремонно заглядывая в лицо его обнаженными глазами, – отвратительно скрипели его ботинки, он кашлял, сипел, дымился, толкал Самгина локтем и вдруг спросил:

– Читали анекдот?

– Какой?

– У царя была депутация верноподданных рабочих из Иваново-Вознесенска, он им сказал буквально так:

«Самодержавие мое останется таким, каким оно было встарь». Что он – с ума спятил?

– Да, странно, – отозвался Самгин. Безбедов крепко стиснул его локоть.

– Ну, устраивайтесь!

И ушел, дымя, скрипя, но, затворив дверь, тотчас снова распахнул ее и просипел:

– В Москву едет царь-то!

Отмахиваясь от густого дыма, Самгин спросил себя:

«Неужели и это животное занимается политикой?» Как все необычные люди, Безбедов вызывал у Самгина любопытство, – в данном случае любопытство усиливалось еще каким-то неопределенным, но неприятным чувством. Обедал Самгин во флигеле у Безбедова, в комнате, сплошь заставленной различными растениями и полками книг, почти сплошь переводами с иностранного: 144 тома пантелеевского издания иностранных авторов, Майн-Рид, Брем, Густав Эмар, Купер, Диккенс и «Всемирная география» Э. Реклю, – большинство книг без переплетов, растрепаны, торчат на полках кое-как.

«Библиотека гимназиста», – мысленно определил Самгин. Безбедов не замедлил подтвердить это.

– Со времен гимназии накопил, – сказал он, недружелюбно глядя на книги. – Ерунда всё. Из-за них и гимназию не кончил.

Все вокруг него было неряшливо – так же, как сам он, всегда выпачканный птичьим пометом, с пухом в кудлатой голове и на одежде. Ел много, торопливо, морщился, точно пища была слишком солона, кисла или горька, хотя глухая Фелициата готовила очень вкусно. Насытясь, Безбедов смотрел в рот Самгина и сообщал какие-то странные новости, – казалось, что он выдумывал их.

– Петербургский викарий Сергий служил панихиду по лейтенанте Шмидте, студенты духовной академии заставили: служи! И – служил.

– Откуда вам известно это?

– Муромская, Лидия Тимофеевна, сказала. Она – все знает, у нее связи в Петербурге.

Подобрав нижнюю губу, он вопросительно, как бы ожидая чего-то, помолчал, затем сказал тоном виноватого:

– Я лесами ее управляю. Знакомы с ней?

– Да.

– Скушная. Ничего, что я так говорю?

– Пожалуйста.

– Не женщина, а – обязательное постановление городской управы. Вы не замечаете, что люди становятся всё скушнее?