Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

- Вы давно знаете Зотову? - неожиданно вырвалось у Самгина.

Попов сомкнул губы, надул щеки и, вытерев платком пятнистое лицо, пробормотал:

- Жениться на ней собираетесь? Самгину показалось, что в глазах гостя мелькнул смешок...

...- Ее Бердников знает. Он - циник, враль, презирает людей, как медные деньги, но всех и каждого насквозь видит. Он - невысокого... впрочем, пожалуй, именно высокого мнения о вашей патронессе. (3овет ее темная дама.) У него с ней, видимо, какие-то большие счеты, она, должно быть, с него кусок кожи срезала... На мой взгляд она - выдуманная особа...

...В комнате стало светлее. Самгин взглянул на пелену дыма, встал, открыл окно.

За спиною барабанил пальцами пег столу инженер, Самгин подумал:

"Когда же он начнет извиняться за тестя?"

И, желая услышать еще что-нибудь о Марине, спросил:

- Вы Кутузова - знаете?

- Знал. Знаю. Студентом был в его кружке, потом он свел меня с рабочими. Отлично преподавал Маркса, а сам - фантаст. Впрочем, это не мешает ему быть с людями примитивным, как топор. Вообще же парень для драки. - Пробормотав эту характеристику торопливо и как бы устало, Попов высунулся из кресла, точно его что-то ударило по затылку, и спросил:

- Слушайте - сколько предлагал вам Бердников за ознакомление с договором?

Самгин подумал о чем-то не ясном ему и ответил, усмехаясь:

Никогда еще он не ощущал так горестно своей беззащитности, бессилия своего. Был момент нервной судороги в горле, и взрослый, почти сорокалетний человек едва подавил малодушное желание заплакать от обиды. Выкуривая папиросу за папиросой, он лежал долго, мысленно плутая в пестроте пережитого, и уже вспыхнули вечерние огни, когда пред ним с небывалой остротою встал вопрос: как вырваться из непрерывного потока пошлости, цинизма и из непрерывно кипящей хитрой болтовни, которая не щадит никаких идей и "высоких слов", превращая все их в едкую пыль, отравляющую мозг?

Думать в этом направлении пришлось недолго. Очень легко явилась простая мысль, что в мире купли-продажи только деньги, большие деньги, могут обеспечить свободу, только они позволят отойти в сторону из стада людей, каждый из которых бешено стремится к независимости за счет других.

"Если существуют деньги для нападения-должны быть деньги для самозащиты. Рабочие Германии, в лице их партии, - крупные собственники".

Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или - как доктор Руссель на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.

"Я не Питер Шлемиль и не буду страдать, потеряв свою тень. И я не потерял ее, а самовольно отказался от мучительной неизбежности влачить за собою тень, которая становится все тяжелее. Я уже прожил половину срока жизни, имею право на отдых. Какой смысл в этом непрерывном накоплении опыта? Я достаточно богат. Каков смысл жизни?.. Смешно в моем возрасте ставить "детские вопросы".

Но пришлось поставить практический вопрос:

"Значит ли все это, что я могу уступить Бердникову?"

Он решительно ответил:

"Нет, не могу".

Так решительно, как будто он знал о договоре и мог снять копию с него.

В этом настроении он прожил несколько ненастных дней, посещая музеи, веселые кабачки Монпарнаса, и, в один из вечеров, сидя в маленьком ресторане, услыхал за своей спиною русскую речь:

- Рассказывают, что жена Льва Толстого тоже нанимала ингушей охранять Ясную Поляну. "Макаров", - определил Самгин.

- Значит - помещики на казаков уже не надеются, приглашают, так сказать, - колониальные войска? Интересно. А может быть, кавказцы дешевле берут? - Это было сказано голосом Кутузова. Не желая, чтоб его узнали, Самгин еще ниже наклонил голову над тарелкой, но земляки уже расплатились и шли к двери. Самгин искоса посмотрел вслед им, увидал стройную фигуру и курчавую голову Макарова, круто стесанный затылок Кутузова, его плечи грузчика, неприязненно вспомнил чью-то кисловатую шутку: "Фигура хотя эпизодическая, но - неприятная".

Дома его ждала телеграмма из Антверпена. "Париж не вернусь еду Петербург Зотова". Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась в пепел. После этого ему стало гак скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он жил в этом огромном городе. В сущности город неприятный, избалован богатыми иностранцами, живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.

"Парад кокоток в Булонском лесу тоже пошлость, как "Фоли-Бержер". Коше смотрит на меня как на человека, которому он мог бы оказать честь протрясти его в дрянненьком экипаже. Гарсоны служат мне снисходительво, как диюфю. Вероятно, так же снисходительны и деаяды".