Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

- Вечером на Монмартр, в какой-нибудь веселый кабачок, - идет?

- Отлично.

Но вечером, когда Самгин постучал в дверь Марины, - дверь распахнул пред ним коренастый, широкоплечий, оборотился спиной к нему и сказал сиповатым тенором:

- А он, мерзавец, посмеивается...

- Входи, входи, - предложила Марина, улыбаясь. - Это - Григорий Михайлович Попов.

- Да, - подтвердил Попов, небрежно сунув Самгину длинную руку, охватил его ладонь длинными, горячими пальцами и, не пожав, - оттолкнул; этим он сразу определил отношение Самгина к нему. Марина представила Попову Клима Ивановича.

- Ага, - равнодушно сказал Попов, топая и шаркая ногами так, как будто он надевал галоши.

- Продолжай, - предложила Марина. Она была уже одета к выходу - в шляпке, в перчатке по локоть на левой руке, а в правой кожаный портфель, свернутый в трубку; стоя пред нею, Попов лепил пальцами в воздухе различные фигуры, точно беседуя с глухонемой.

- "Если, говорит, в столице, где размещен корпус гвардии, существует департамент полиции и еще многое такое, - оказалось возможным шестинедельное существование революционного совета рабочих депутатов, если возможны в Москве баррикады, во флоте - восстания и по всей стране -iдьявольский кавардак, так все это надобно понимать как репетицию революции..."

- Вот какой догадливый, - сказала Марина, взглянув на часы.

- Я ему говорю: "Ваши деньги, наши знания", а он - свое: "Гарантируйте, что революции не будет!"

- Ну да, понятно! Торговать деньгами легче, спокойней, чем строить заводы, фабрики, возиться с рабочими, - проговорила Марина, вставая и хлопая портфелем по своему колену, - Нет, Гриша, тут банкира мало, нужен крупный чиновник или какой-нибудь придворный... Ну, мне - пора, если я не смогу вернуться через час, - я позвоню вам... и вы свободны...

Попов проводил ее до двери, вернулся, неловко втиснул себя в кресло, вынул кожаный кисет, трубку и, набивая ее табаком, не глядя на Самгина, спросил небрежно:

- Мы не встречались?

- Нет, - решительно ответил Самгин.

- Мм... Значит - ошибся. У меня плохая память на лица, а человека с вашей фамилией я знавал, вместе шли в ссылку. Какой-то этнограф.

"Брат", - хотел сказать Самгин, но воздержался и сказал: - Фамилия эта не часто встречается.

Пытаясь закурить трубку и ломая спички одну за другой, Попов возразил:

- На Оке есть пароходство Качкова и Самгина, и был горнопромышленник Софрон Самгин.

Лицо его скрылось в густом облаке дыма. Лицо было неприятное: широколобое, туго обтянутое смуглой кожей и неподвижно, точно каменное. На щеках - синие пятна сбритой бороды, плотные, черные усы коротко подстрижены, губы-толстые, цвета сырого мяса, нос большой, измятый, брови кустиками, над ними густая щетка черных с проседью волос. Движения, жесты у него тяжелые, неловкие, все вокруг него трясется, скрипит. Одет в темносинюю куртку необычного покроя, вроде охотничьей. Неприятен и сиповатый тенорок, в нем чувствуется сердитое напряжение, готовность закричать, сказать что-то грубое, злое, а особенно неприятны маленькие, выпуклые - как вишни, темные глаза.

"Нахал и, кажется, глуп", - определил Самгин и встал, желая уйти к себе, но снова сел, сообразив, что, может быть, этот человек скажет что-нибудь интересное о Марине.

- Замечательная бестия, Софрон этот. Встретил я его в Барнауле и предложил ему мои геологические услуги. "Я, говорит, ученым - не доверяю, я сам их делаю. Делом моим управляет бывший половой в трактире, в Томске. Лет тридцать тому назад было это: сижу я в ресторане, задумался о чем-то, а лакей, остроглазый такой, молоденький, пристает: "Что прикажете подать?" "Птичьего молока стакан!" - "Простите, говорит, птичье молоко всё вышло!" Почтительно сказал, не усмехнулся. Ну, я ему и говорю: "Ты, парень, лакействовать брось, а иди-ко служить ко мне". Через одиннадцать лет я его управляющим сделал. Домовладелец, гласный городской думы, капиталец имеет, тысчонок сотню, наверняка. Таких у меня еще трое есть. Верные слуги. А с ученым дела делать - нельзя, они цены рубля не знают. Поговорить с ними интересно, иной раз даже и полезно".

Попов начал говорить лениво, а кончил возбужденно всхрапывая и таким тоном, как будто он сам и есть замечательная бестия.

- О птичьем молоке - это старый анекдот, - заметил Самгин.

- Все - старо, все! - угрюмо откликнулся Попов и продолжал: - Ему, Софрону, было семьдесят три года, а он верхом ездил по двадцать, тридцать верст и пил водку без всякой осторожности.

Самгин слушал равнодушно, ожидая момента, когда удобно будет спросить о Марине. О ней думалось непрерывно, все настойчивее и беспокойней. Что она делает в Париже? Куда поехала? Кто для нее этот человек?

"Это - что же - ревность?" - спросил он себя, усмехаясь, и, не ответив, вдруг почувствовал, что ему хотелось бы услышать о Марине что-то очень хорошее, необыкновенное.

- В болотном нашем отечестве мы, интеллигенты, поставлены в трудную позицию, нам приходится внушать промышленной буржуазии азбучные истины о ценности науки, - говорил Попов, - А мы начали не с того конца. Вы - эсдек?

Самгин молча наклонил голову.