- А особенно - среди нижних чинов.
- Я не общаюсь с солдатами, - сказал Самгин.
- Можно объяснить самоубийством, - ласково предложил один из офицеров, а другой спросил:
- Вы знали этого человека?
- Да, знал.
- Он ведь в одном Союзе с вами?
- Близко знали?
- Нет, не близко, - ответил Самгин и механически добавил: - Года за полтора, за два до этого он действительно покушался на самоубийство. Было в газетах.
- Это - замечательно! - с тихой радостью сказал один, а другой в таком же тоне прибавил:
- Великолепно! Не помните, какая газета, когда?
- Нет, не помню.
- Это - жалко! Итак - ваше слово?
- Да, да, - сказал Клим Иванович. Затем один из них сказал, шаркнув ногой:
- Честь имею!
Другой - тоже шаркнул, но молча, и оба очень быстро отошли к своему столу.
Самгин встал, вышел из барака, пошел по тропе вдоль рельс, отойдя версты полторы от станции, сел на шпалы и вот сидел, глядя на табор солдат, рассеянный по равнине. Затем встал не легкий для Клима Ивановича вопрос: кто более герой - поручик Петров или Антон Тагильский?
Убийство Тагильского потрясло и взволновало его как почти моментальное и устрашающее превращение живого, здорового человека в труп, но смерть сына трактирщика и содержателя публичного дома не возбуждала жалости к нему или каких-либо "добрых чувств". Клим Иванович хорошо помнил неприятнейшие часы бесед Тагильского в связи с убийством Марины.
"Он вел тогда какую-то очень темную и оскорбительную игру со мной. Он типичный авантюрист, но неудачник, и вполне естественно, что, в своем стремлении к позе героической, он погиб так нелепо".
Вспомнилось, как после разгрома армии Самсонова на небольшом собрании в квартире весьма известного литератора Тагильский говорил:
- Я принадлежу к числу интеллигентов, пролетаризированных более, чем любой рабочий. Обладая даже и не очень высокой технической квалификацией, мастеровой человек не только хозяин своей физической энергии, но и человек, который может ценить свои технические знания как некую правду, как явную полезность. Я квалифицирован как юрист, защитник общества против покушений на его социально-политический порядок, на собственность, на жизнь его членов. Но представьте, что у меня исчезло сознание необходимости защищать этот порядок, представьте, что я чувствую порядок этот враждебным мне? Уродующим меня?
- Ну - что ж? Значит, вы - анархист, - пренебрежительно сказал его оппонент, Алексей Гогин; такой же щеголь, каким был восемь лет тому назад, он сохранил веселый блеск быстрых глаз, но теперь в блеске этом было нечто надменное, ироническое, его красивый мягкий голос звучал самодовольно, решительно. Гогин заметно пополнел, и красиво прихмуренные брови делали холеное лицо его как-то особенно значительным.
- Возможно, что анархист, но не потому, что знаком с этой теорией, кстати, очень плоской, примитивной и даже пошловатой...
- Вот как? - недоверчиво удивился Гогин.
- Да, так. Вы - патриот, вы резко осуждаете пораженцев. Я вас очень понимаю: вы работаете в банке, вы - будущий директор и даже возможный министр финансов будущей российской республики. У вас- имеется что защищать. Я, как вам известно, сын трактирщика. Разумеется, так же как вы и всякий другой гражданин славного отечества нашего, я не лишен права открыть еще один трактир или дом терпимости. Но - я ничего не хочу открывать. Я человек, который выпал из общества, - понимаете? Выпал из общества.
- Как молочный зуб у ребенка? Или? - спросил Гогин.
- Как вам угодно, - устало сказал Тагильский, а литератор, нахмуря брови красивого, но мало подвижного лица, осведомленно и пророчески произнес:
- В словах ваших слышен зов смерти, вы идете к самоубийству.
Тагильский молча пожал плечами.
"Нет, конечно, Тагильский - не герой, - решил Клим Иванович Самгин. Его поступок - жест отчаяния. Покушался сам убить себя - не удалось, устроил так, чтоб его убили... Интеллигент в первом поколении - называл он себя. Интеллигент ли? Но - сколько людей убито было на моих глазах!" вспомнил он и некоторое время сидел, бездумно взвешивая: с гордостью или только с удивлением вспомнил он об этом?
"Я имею право гордиться обширностью моего опыта", - думал он дальше, глядя на равнину, где непрерывно, неутомимо шевелились сотни серых фигур и над ними колебалось облако разноголосого, пестрого шума. Можно смотреть на эту бессмысленную возню, слушать ее звучание и - не видеть, не слышать ничего сквозь трепетную сетку своих мыслей, воспоминаний.
Он действительно не слышал, как подошел к нему высокий солдат в шинели, с палочкой в руке, подошел и спросил вполголоса:
- Ваше благородие - газетки почитать нету? Самгин торопливо оглянулся - вокруг никого не было, но в сотне шагов двигались медленно еще трое.
- Нет, - сухо ответил он.
Солдат шумно вздохнул и, ковыряя палкой гнилую шпалу, снова спросил:
- Вы - из Земсоюза будете?
- Да.
И, сознавая, что отвечает обидно кратко, спросил:
- Ранен?
- Ревматизма грызет. Она, в окопах, нещадно действует. Сырая тут область. Болотная, - пробормотал солдат, подождал еще вопроса, но не дождался и сочувственно сказал, взмахнув палкой: