Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

Чувствуя, что шум становится все тише, Клим Иванович Самгин воодушевился и понизил голос, ибо он знал, что на высоких нотах слабоватый голос его звучит слишком сухо и трескуче. Сквозь пелену дыма он видел глаза, неподвижно остановившиеся на нем, измеряющие его. Он ощутил прилив смелости и первый раз за всю жизнь понял, как приятна смелость.

- Вы знаете, что Исаак был заменен бараном. В наши дни баранов не приносят в жертву богу, с них стригут шерсть или шьют из овчины полушубки. Но к старым идолам добавлен новый - рабочий класс, и вера в неизбежность человеческих жертвоприношений продолжает существовать. Я не ставлю и не решаю вопроса: осуществим ли социализм посредством диктатуры пролетариата, как учит Ленин. Этот вопрос вне моей компетенции, ибо я не дон-Кихот, но, разумеется, мне очень понятна мысль, чувство уважаемого и талантливейшего Платона Александровича, чувство, высказанное в словах о страшной власти равенства. Я говорю о том, что наш разум, орган пирронизма, орган Фауста, критически исследующего мир, - насильственно превращали в орган веры. Но вера, извлеченная из логики, лишенная опоры в чувстве, ведет к расколу в человеке, внутреннему раздвоению его. Именно отсюда, из этого раскола возникают качества, характерные для русской интеллигенции: шаткость, непрочность ее принципов, обилие разноречий, быстрая смена верований.

Клим Иванович Самгин был убежден, что говорит нечто очень оригинальное и глубоко свое, выдуманное, выношенное его цепким разумом за все время сознательной жизни. Ему казалось, что он излагает результат "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет" красиво, с блеском. Увлекаясь своей смелостью, он терял привычную ему осторожность высказываний и в то же время испытывал наслаждение мести кому-то.

- Из этой шаткости основного критерия мы получаем такие факты, как смену марксизма Петра Струве его неославянофильским патриотизмом, смену его "Критических заметок" сборником "Вехи", разложение партии социал-демократов на две враждебные фракции, провокатора в центральном комитете партии террористов и вообще обилие политических провокаторов, обилие фактов предательства...

Он не мог продолжать речь свою, публика устала слушать, и уже все чаще раздавались хмельные восклицания:

- Ваш Дон-Кихот и Фауст - бог и дьявол Достоевского...

- Правильно.

- В семидесятых годах признавали действующей силой истории личность...

- А когда полсотни личностей было повешено...

- Вы говорите пошлости!

- Почему - пошлость?

- Через двадцать лет начали проповедовать, что спасение-в безличной воле масс...

- Правильно!

- Позвольте: что-правильно?

- Господа! Скажем спасибо оратору...

Десятка полтора мужчин и женщин во главе с хозяйкой дружно аплодировали Самгину, он кланялся, и ему казалось: он стал такой легкий, что рукоплескания, поднимая его на воздух, покачивают. Известный адвокат крепко жал его руку, ласково говорил:

- Я - восхищен. Такие зрелые мысли... Носатый человек во фраке дочти истерически кричал на аккомпаниатора:

- Вы пятьдесят раз провозглашали правильно, а-что?

Последнее, что Самгин помнил ясно: к нему подошла пьяненькая Елена и, взяв его под руку, сказала:

- Я в политике ни черта не смыслю, но вы, милый мой, превосходно отделали их... А этот Платон - вы ему не верьте. Он-дурак, но хитрый. И-сластоежка. Идемте, сейчас я буду развлекать публику.

Она стояла около рояля, аккомпаниатор играл что-то задорное, а она, еще более задорно, пела, сопровождая слова весьма рискованными жестами, подмигивая, изгибаясь, точно кошка, вскидывая маленькие ноги из-под ярких юбок.

Да, пожить умела я!

Где ты, юность знойная?

Ручка моя белая?

Ножка моя стройная?

- Бр-раво-о! - кричала публика, заглушая звонкий, развеселый голосок.

Пиф-паф! Раздался

Ритурнель кадрили.

Пиф-паф! Вдруг меня

Всю воспламенили!

- Божественно-о! - рыдающим голосом крикнул кто-то.

Пиф-паф! Жизнь моя!

Пиф-паф! Знаю я

Кой-кого немного,

Да, немножко знаю я!

Старичок с орденом масляно хихикал и бормотал:

- Неувядаема! Ах, боже мой...

Франтику с картинки

Любо будет мне

Кончиком ботинки

С носа сбить пенсне.

- и нога ее взлетела в уровень плеча.

Под впечатлением этой специфически волнующей песенки Самгин шея домой и, проснувшись после полудня, тотчас же вспомнив ее.

Через день в кабинете Прозорова, где принимал клиентов и работал Самгин, Елена, полулежа с папиросой в руке на кожаном диване, рассказывала ему:

- А вы здорово клюкнули [на] встрече. Вы - очень... свежий. И храбрый.

Он подошел к ней, присел на диван, сказал как мог ласково:

- Очень хорошо спели вы Беранже!

- Да? Приятно, что вам понравилось. Легла удобнее - и сказала, подмигнув, щелкая пальцами:

- Это у меня - вроде молитвы. Как это по-латински? Кредо кви абсурдум7, да? Антон терпеть не мог эту песню. Он был моралист, бедняга...

-----------7 Верю, потому что это нелепо (искаж. лат.).

Затем произошло нечто, о тем, за несколько минут пред этим, Самгин не думал и чего не желал. Полежав некоторое время молча, с закрытыми глазами, женщина вздохнула и проговорила вполголоса, чуть-чуть приоткрыв глаза: