Жизнь Клима Самгина. Часть 3

Он был не очень уверен в своей профессиональной ловкости и проницательности, а после визита к девице Обоимовой у него явилось опасение, что Марина может скомпрометировать его, запутав в какое-нибудь темное дело. Он стал замечать, что, относясь к нему все более дружески, Марина вместе с тем постепенно ставит его в позицию служащего, редко советуясь с ним о делах. В конце концов он решил серьезно поговорить с нею обо всем, что смущало его.

К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в окна с улицы и в дверь с террасы;

в саду, под красноватым небом, неподвижно стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, — Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, — спокойно, усмешливо:

— Если б столыпинскую реформочку ввели в шестьдесят первом году, ну, тогда, конечно, мы были бы далеко от того места, где стоим, а теперь — что будет? Зажиточному хозяину руки развязаны, он отойдет из общины в сторонку и оттуда даже с большим удобством начнет деревню сосать, а она — беднеть, хулиганить. Значит, милый друг, надобно фабричный котел расширять в расчете на миллионы дешевых рук. Вот чему революция-то учит! Я переписываюсь с одним англичанином, — в Канаде живет, сын приятеля супруга моего, — он очень хорошо видит, что надобно делать у нас…

— Дальнозорок, — сказал Самгин.

Подвинув ему стакан чаю, Марина вкусно засмеялась:

— Лидия — смешная! Проклинала Столыпина, а теперь — благословляет. Говорит: «Перестроимся по-английски; в центре — культурное хозяйство крупного помещика, а кругом — кольцо фермеров». Замечательно! В Англии — не была, рассуждает по романам, по картинкам.

Самгин уже привык верить ее чутью действительности, всегда внимательно прислушивался к ее суждениям о политике, но в этот час политика мешала ему.

— Прости, я перебиваю тебя, — сказал он.

— Что за церемонии?

— Что такое эта старушка Обоимова? Марина подняла брови, глаза ее смеялись.

— Чем это она заинтересовала тебя?

— Нет, — серьезно! — сказал Самгин. — Она и этот ее…

— Ястребов?

— Показались мне слабоумными…

— Ну, это — слишком! — возразила Марина, прикрыв глаза. — Она — сентиментальная старая дева, очень несчастная, влюблена в меня, а он — ничтожество, лентяй. И враль — выдумал, что он художник, учитель и богат, а был таксатором, уволен за взятки, судился. Картинки он малюет, это верно.

Она вдруг замолчала и, вскинув голову, глядя в упор в лицо Самгина, сказала, блеснув глазами:

— Впрочем, я чувствую, что ты смущен, и, кажется, понимаю, чем смущен.

Ресницы ее дрожали, и казалось, что зрачки искрятся, голос ее стал ниже, внушительней; помешивая ложкой чай, она усмехнулась небрежно и неприятно, говоря:

— Ну, что ж? Очевидно — пришел час разоблачить тайны и загадки.

Помолчав, глядя через голову Самгина, она спросила:

— Ты «Размышления Якова Тобольского», иначе — Уральца, не читал? Помнишь, — рукопись, которую в Самаре купил. Не читал? Ну — конечно. Возьми, прочитан! Сам-то Уралец размышляет плохо, но он изложил учение Татариновой, — была такая монтанка, основательница секты купидонов…

— Не понимаю, какое отношение к моему вопросу, — сердито начал Самгин, но Марина сказала:

— Вот и поймешь.

— Что?

— Что я — тоже монтанка.

Самгин долго, тщательно выбирал папироску и, раскуривая ее, определял, — как назвать чувство, которое он испытывает? А Марина продолжала все так же небрежно и неохотно:

— Монтане — это не совсем правильно, Монтан тут ни при чем; люди моих воззрений называют себя — духовными…

«Сектантка? — соображал Самгин. — Это похоже на правду. Чего-то в этом роде я и должен был ждать от нее». Но он понял, что испытывает чувство досады, разочарования и что ждал от Марины вовсе не этого. Ему понадобилось некоторое усилие для того, чтоб спросить:

— Значит, ты… член сектантской организации?

— Я — кормщица корабля.

Она сказала это очень просто и как будто не гордясь своим чином, затем — продолжала с обидным равнодушием:

— Попы, но невежеству своему, зовут кормщиков — христами, кормщиц — богородицами. А организация, — как ты сказал, — есть церковь, и немалая, живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, — покамест, до времени…

Пододвигая Самгину вазу с вареньем, а другою рукой придерживая ворот капота, она широко улыбнулась:

— Ой, как ты смешно мигаешь! И лицо вытянулось. Удивлен? Но — что же ты, милый друг, думал обо мне?

Правая рука ее была обнажена по локоть, левая — почти до плеча. Капот как будто сползал с нее. Самгин, глядя на дымок папиросы, сказал, не скрывая сожаления:

— Согласись, что это — неожиданно для меня. И вообще — крайне странно!

— Ну, разумеется! — откликнулась она. — Проще было бы, если б оказалось, что я содержу тайный дом свиданий…

— Понятней для меня ты не стала, — пробормотал Самгин с досадой, но и с печалью. — Такая умная, красивая. Подавляюще красивая…

Говоря, он не смотрел на нее, но знал, что ее глаза блестят иронически.

— Даже — подавляю? — спросила она. — Вот как?.. — И внушительно произнесла: