Жизнь как она есть

В доме все сразу всполошились, забегали от радости. Я быстро оделась. Народ высыпал на улицу. Все плакали от счастья и от горя одновременно. Сколько его накопилось в каждой семье, в каждом сердце! Люди крепились, не давали себе распуститься, а тут будто разом прорвало…

Через несколько дней Костя увез меня в Дзержинск, и я стала работать в редакции районной газеты корректором и бухгалтером. Первое нравилось, второе душа не принимала.

Сидели мы с Костей в одном кабинете, и я постоянно чувствовала его заботу о себе. Голодали мы в ту пору отчаянно. Получим с ним хлеб за неделю вперед, и за один день съедим.

Помогать нам было некому, у Кости только отец-старик в деревне, и нам приходилось нелегко.

Когда в Станькове восстановили почтовое отделение (это случилось только через полгода), я вернулась снова к тетке и пошла работать на почту телефонисткой.

Зарплата моя вместе с пенсией составляла сумму небольшую, а цены на все были немыслимые. Стала выручать швейная машинка. Я слыла лучшей портнихой во всей округе — заказов хоть отбавляй, модниц развелось тьма-тьмущая, и я зарабатывала прилично. Почти всю пенсию и зарплату, а главное — приработок, отдавала тетке.

Я приоделась. Кое-какие платьица у меня появились на смену форменному хлопчатобумажному, да и райсобес помогал одеждой. Обшивала я и тетушек, и ребятишек.

Раны мои окончательно зажили. Я почувствовала себя крепче и морально и физически. Жизнь стала заполняться общественными интересами: меня избрали секретарем колхозной комсомольской организации и членом бюро Дзержинского райкома комсомола.

Не могу представить себе сейчас, как я всюду успевала: и на почте, и дома, и по ночам вместе с комсомольцами работала на колхозном току во время молотьбы, и в сенокос вилами помогала складывать сено в стога, вечерами умудрялась готовить с ребятами самодеятельные концерты и спектакли.

На моей обязанности в довершение ко всему лежала еще уборка в доме: протирать окна, мыть полы, кормить свиней. Тетушка обзавелась хозяйством, и мне волей-неволей приходилось ей помогать.

В Дзержинск на бюро райкома — семь километров туда и семь обратно — ходила пешком.

Так продолжалось почти два года.

И стала мне приедаться моя монотонная работа на почте, однообразная, как "пустая" затирка на воде. "Да", "нет", "алло!", "кончили?", "занято", "соединяю", "говорите". Вот и весь набор слов изо дня в день, из месяца в месяц. Но особенно надоел дом, хозяйство, заказчицы. Если я так долго не меняла этот тошнотворный уклад жизни, то только благодаря своим комсомолятам и самодеятельности.

Но не могла же такая жизнь продолжаться вечно!

Мне хотелось другого — хотелось учиться, читать книги, к которым я так пристрастилась в госпиталях, хотелось, наконец, просто более живой и интересной работы. Меня вот, например, очень тянуло в школу. Каждый раз, когда я приходила туда, какое-то необъяснимое волнение овладевало мною, и даже во сне я часто видела себя учительницей.

Мой друг и советчик Костя Бондаревич сказал как-то:

— И что ты тянешь резину на почте? Ладно, ушла из газеты, тогда жрать нечего было, но теперь-то ты отъелась. Свое дело надо любить. А ты почту не любишь, хочешь быть учительницей. Поезжай в облоно, они тебя направят в школу.

И я поехала в Минск. Принял меня заведующий облоно Константин Федорович Кошук, который и сейчас работает на этом посту. Я рассказала ему о своей мечте.

Он сразу же предложил мне идти в любую школу преподавать литературу и язык, а заочно поступить в пединститут.

Нет, на это без специальной подготовки я решиться не могла. Мои мечты дальше начальной школы не шли.

— Смотрите, смотрите, Ариадна Ивановна (вот уж я и Ариадна Ивановна — тоже впервые в жизни), — сказал Кошук, — я бы на вашем месте согласился. А впрочем, может, вы и правы. Работайте в начальной школе и учитесь заочно.

В институте мне дали программу, по которой я должна сдавать вступительные экзамены на филологический факультет. А сдавали тогда русский язык, литературу, белорусский язык и белорусскую литературу, историю и иностранный.

Посмотрела я эту программу — почти все знаю еще с госпитальных времен. Кое-что повторила вновь, особенно поднажала на немецкий.

И вместо того чтобы сдавать на заочные, пошла на очные. Приняли меня на отделение белорусского языка и литературы.

Так за каких-нибудь две недели жизнь моя перевернулась — я стала студенткой.

Однажды на встрече с комсомольцами Минска один юноша спросил меня:

— Скажите, пожалуйста, Ариадна Ивановна, если бы вам пришлось начать жизнь сначала, как бы вы прожили ее?

Я растерялась от такого неожиданного вопроса. Лично себе я таких вопросов никогда не задавала, да и бесполезное это занятие. Наверное, мне надо было ответить, что я прожила бы ее так же, то есть все повторила бы сначала. Но что-то помешало мне сказать так.

Многое в моей жизни, как и в каждой жизни, зависело не от меня и даже не от всех нас, вместе взятых, — война, например, которая так перетасовала наши судьбы. Но многое, что зависело только от меня, не стала бы повторять. Так, ни за что бы не стала курить!