Таковы были чувства, с которыми отставной первосвященник начал допрашивать Иисуса. Он не мог в них признаться публично и должен был скрывать их от всех и каждого, но это только прибавляло к злобе досаду. Даже принятый им способ допроса и задержания в такой час и в таком месте стоял в явном противоречии с законом. Стараясь во что бы то ни стаго придумать какое-нибудь обвинение в тайном возмущении или противозаконном учении, он спросил Иисуса относительно Его учеников и Его учения. Ответ, при всем его спокойствии, заключал в себе сильный упрек: Я говорил явно миру; Я всегда учил в Синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? спроси слышавших, что Я говорил им, вот они знают, что Я говорил, — прибавил Он, вероятно, указывая на присутствующих. Такое частое повторение «Я» и знаменательное указание в конце речи на свидетелей как бы говорили: «этот не полномочный суд, это злоумышление, эта тайна, эта неприличная насмешка над правосудием — дело ваше, а не Мое. Не было ничего тайного в Моем учении, ничего скрытного в Моих действиях, никаких подкопов или возмущений против властей в Моих последователях. А ты? А твои действия? Даже приверженцы Анны при таком спокойном упреке заметили положение их властелина, они почувствовали, как вдруг выяснилось лицемерие старого, коварного саддукея, при свете чистоты и невинности молодого равви из Назарета. Так отвечаешь Ты первосвященнику? сказал один из них с дерзостью и, не остановленный нарушителем правосудия, нанес первый постыдный удар в священное лицо Спасителя. В первый раз лицо, на которое с удивлением взирали ангелы, как дети на ясное солнце, было оскорблено презренным рабом! Но обида была перенесена с высочайшею кротостью. Св. Павел[710], оскорбленный таким же образом, разгорячился на грубое и противозаконное насилие и высказал жесткое слово рабу и его повелителю: Бог будет бить тебя, стена подбеленная; а Он, Сын Божий, — бесконечно высший апостолов и ангелов, — без малейшего гнева, без вполне естественного повышения голоса, спокойно высказал бесстыдному оскорбителю: если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня? Стало ясно, что вынудить из Него что-либо силою было невозможно, — что перед подобным судом Он не захочет отвечать ни на какие вопросы, поэтому связанного, в знак того, что Он был обвинен, хотя без надлежащего допроса и без постановления приговора, Анна послал Иисуса через двор к Иосифу Каиафе, своему зятю, который не по милости Божией, а по милости римского императора, был награжден званием первосвященника.
2. Каиафа был такой же, как и его тесть, пронырливый и бессовестный саддукей, но с большею силой характера и воли. В его доме происходил второй частный допрос, настолько же неправильный, как и первый, потому что произведен был, вопреки уставов[711], ночью. Бедные апостолы не могли воздержаться от сна для часовой только молитвы, а преступные злоумышленники, — священники и саддукеи, в своей смертной злобе, бодрствовали целую ночь, собравшись у Каиафы. Законным числом[712] членов синедриона, для составления заседания, признавалось двадцать три человека, — что составляло третью часть всего синедриона. Мы позволим себе предположение, что почти весь этот состав набран был из священников. Ибо в действительности существовало три синедриона, или, лучше сказать, три комитета синедриона, которые собирались обыкновенно в разных местах: в Лискат Гаггацциф, или мощеной зале; в Беф Мидраш, в отделе храма, и у ворот на горе, на которой стоял храм. Можно почти с уверенностью предположить, и что в состав одного из них входили большею частью священники. При этом условии, надо думать, им было очень приятно в настоящую минуту принять самые решительные насильственные меры против человека, учение которого представляло, как им казалось, опасность для правительственной власти священников.