Жизнь и время Гертруды Стайн

Превыше всего меня заботит, чтобы каждый имел причины сохранить у себя то, что он хочет; я доволен, что Ренуар достаточно безразличен тебе настолько, что ты готова от него отказаться, и равным образом безразличен мне Пабло, а потому ты можешь оставить у себя его столько, сколько заблагорассудится… Я предпочитаю [раздел] таким образом и надеюсь, что мы будем оба жить счастливо и взаимно поддерживать соответствующие отношения…

В результате Лео достались небольшие картины Сезанна и все картины Ренуара и Матисса, за исключением Женщины в шляпе; у Гертруды остались все крупные полотна Сезанна, включая Портрет жены, и весь Пикассо.

Токлас вспоминала, как носилась с картинами под мышкой туда-сюда, пока брат с сестрой утрясали, у кого что останется — ведь они между собой уже не разговаривали.

После ухода Лео с улицы Флерюс обеим сторонам потребовались дополнительные расходы, сверх обычных месячных поступлений. Лео, понятно, нужны были деньги на переезд и устройство на новом месте, а женщины планировали сделать ремонт и приобрести нужную мебель. Необходимые средства изыскали продажей картин. Но если Гертруда неохотно и вынужденно продала несколько картин Пикассо, включая Девочку на шаре[27], то Лео избавлялся от многих, принадлежащих ему, десятилетних приобретений, за исключением Ренуара. Разочаровавшись в Пикассо, он продал даже ранние его работы, дабы купить картину Сезанна. Следом исчезли картины Матисса. А затем Лео и вовсе отошел от коллекционирования: «Мой интерес к Сезанну увял, Матисс был в застое, Пикассо занялся дурачеством, я начал отсутствовать в субботние вечера». Такая «распродажа» произвела малоприятное впечатление на авторов картин, но Лео ожидаемая реакция не беспокоила. Разве вот Матисс, которого боготворил и с которым он и Майкл были близки. Послание художнику с объяснением не помогло. Из письма Нине Озиас: «Кто-то сообщил мне, <… > что Матисс жаловался не на то, что я продал его картины — это, естественно, ранило его, поскольку продемонстрировало, что они не имели для меня достаточной ценности, чтобы удержать их у себя, — но потому, что я написал единственно с целью извиниться за свой поступок».

С началом Первой мировой войны Лео покинул Европу (и временно Нину) и уехал в Америку. Депрессия частенько настигала его, как маятник, бросала от надежды наладить нормальную жизнь и сотворить книгу о психоанализе к ощущению полного бессилия.

В 1916 году он написал длинное письмо Гертруде в попытке смягчить напряженность: «Давно, год тому назад, после того как Нина вернулась в Париж, я хотел тебе написать. Но получил от нее письмо, в котором она упоминает, что ты не отвечаешь на ее письма. Это заморозило доброжелательные позывы души, и мое намерение высохло». Ответа не последовало.

После войны Лео вернулся в Италию и опять попытался сблизиться с Гертрудой: «Я послал тебе записку из Нью-Йорка перед отъездом, поскольку обнаружил, что мой многолетний антагонизм рассеялся, и я почувствовал себя вполне дружелюбно настроенным». Снова без ответа.

Он по-прежнему следил за публикациями сестры и по-прежнему был невысокого мнения о них.

Лео и Нина поженились. Самоанализ, так им превозносимый, помог ему на какое-то время приобрести покой. Он, наконец, смог заняться научной работой и напечатал ряд статей по искусству и эстетике. В 1927 году в Америке вышла его книга Азбука эстетики (The А-В-С of Aesthetics). В 1929 году, во время серии лекций в Нью-Йорке он потерял сознание, дали знать постоянные боли в животе. Но в тот раз все обошлось.

В тридцатые годы, особенно после смерти Майкла, чтобы справиться с денежными трудностями, Лео стал продавать оставшиеся картины и к началу Второй мировой войны расстался почти со всей коллекцией. Уехать не успел, Нина заболела, и пришлось продать уже купленные билеты на пароход. Соседа, скульптора-еврея, арестовали, его самого не тронули, но ужас долго обитал в жизни Лео и Нины.

Мейбл Викс в предисловии к книге писем и воспоминаний Лео, изданных в 1950 году, предсказывала:

Я полагаю, его работа выдержит испытание временем и будет существовать, а творчество Гертруды будет забыто. Лео окажется более значительным в ту пору, когда время ослабит отпечаток удивительной личности Гертруды.

Сегодня, спустя 65 лет после смерти обоих, происходит как раз обратное.

* * *